Нерасказанное - Ritter Ka
Симон ждал, чтобы "сесть".
А Дмитрий Донцов уже был рядом с Евгением.
Симон нашел те идеальные руки, кому передать стрелков.
Дмитрий. Острый, ироничный, теперь почти друг. Подталкивал встречи. Выходил на нужные кабинеты.
Официально это называлось: "Возглавил переговоры между Стрельцами и Гетманом".
Дело сдвинулось с мертвой точки.
Галицкое войско легализовалось.
*****
Компромат сгорел в мусорке УТА.
Но Симон хорошо знал: огонь оставляет копоть.
> ДОНЦОВ Д. Относился Петлюра к укр соц-дем лагеря, был человеком умеренным. Эстет. Знался в искусстве. Помнил почти всего Франко. В его журнале "Украинская жизнь" я много писал. В 1917 г. предлагал ему вместе возглавить оппозицию к Ц. Совету и свергнуть ее. Отверг. Не желал узурпации”.
> ДОНЦОВ Д. Сутки и выдвинули несколько бесспорно интересных индивидуальностей (Скоропадский, Петлюра, Михновский, Болбочан, Коновалец и др.)... С Винниченко же я не мог иметь ничего общего.
> ПРИМЕЧАНИЕ. Это было начало большого сотрудничества. Хотя Д. Донцов не участвовал в создании ОУН, Е. Коновалец и ПУН признавали, что именно его идеологические устои сыграли ключевую роль в создании организованного украинского национализма.
IV. ГРУШИ
Симон, 21 р.
Никита 17/18 г.
Харьков, лето 1900
(после принятия в партию)
Симон сидел в камере управления.
Молча. Сам.
Воняло сыростью и мочой.
Отвратительный смрад.
За окошком жандарм бросил:
— Сегодня тебе повезло, мазепинский выродок. Благодари друга. Он все расскажет. Может, и ты захочешь.
Симон вздрогнул.
До этого Он еще надеялся, что не так понял. Ибо сам испорчен.
******
Перебирал в голове:
где прокололись?
Одежда? Язык?
Нужно было ночью?
вокзал. Последний год перестройки. Свежая краска, изразцы, запах лака и угля.
Денькали трамваи.
Дзюрчав фонтан.
Перроны стонали от дыма, кричащих проводников и пассажиров, тащивших тяжелые сумки.
Электрификация. Харьков ею гордился, утер нос всем.
Киев пусть завидует, отстал на целый год!
Вокзал сиял.
Свежая штукатурка, арки с орнаментом, лампы резали глаза, как солнце.
Город радовался: «продвижение, будущее».
Но за этим фасадом, за узкой дверью сбоку, начиналась другая реальность.
Звериной ненависти.
******
Задача была: открытки.
Симон должен был получить ключ:
вытащить из кармана охранника.
Отыграл растерянного студента.
Взял охранника за руку.
Слезы в глазах.
Очки.
Губы дрожат.
"Помогите, дядюшка, пожалуйста, я потерялся"
Удалось.
Угнал.
Пошли по вагонам, пихали листовки в полки, в ящики.
Призывы рушить царя.
Страшное преступление.
За свержение самодержавия
вплоть до пожизненного.
Смеялись.
Чувствовали себя революционерами.
Патруль жандарма.
Двое в серой форме с шашками.
«Стоять!»
Холодные руки в плече.
******
Темная сторона города-солнца.
Вход сбоку. Без приглашения.
Серая дверца.
Караулка.
Метровые стены.
Чтобы не слышал город будущего стонов радости.
Кайданки.
Притащили на управу.
Симона в камеру.
Никите по отдельности.
Красивее.
Несовершеннолетний.
Поведшие его имели дома детей и били поклоны под крестами.
Убедили себя, что они так борются со злом.
За матушку-россію.
Во благо мера и справедливости.
******
Выпустили.
Солнце било в глаза, слепило.
Никита был под деревом, свернутый клубком. Памят.
Пыль прилипала к спине.
Рубашка без пуговиц.
Лицо в синяках, губа разбита.
Морозило.
Все тело ходило ходуном.
Он поднял свои темные глаза, стеклянные, красные от слез.
- Я не шлюха.
– Их было двое.
Вдохнул, захлебнулся. Снова:
- Я не шлюха.
Симон опустился на колени.
Хотел взять за руку. Не отважился.
Только произнес:
– Ты герой.
И в этот момент его самого прошило.
В пятнадцать.
Платье Джульетты.
Ты герой.
Смех в зале, шепот за кулисами.
А потом.
Митрополит. И то же самое.
У Симона все сжалось.
Что делать в следующий раз |
Вариантов два. Или да.
Или за решетку.
Но в кандалы нельзя.
Сегодня это Никита.
А дальше?
Никита прошептал:
– Я еще вернусь и их всех убиваю.
По дикому огню в его черных глазах Симон понял, что малыш не лжет.
******
Летний вечер.
Пыль и горячая брусчатка.
Узкие переулки.
Молча. Напряжение. Пот.
Беспомощность.
Симон слышал только шорох шагов рядом и тяжелое дыхание Никиты.
Каждое слово сейчас было бы излишним.
*****
Ячейка: их схрон, «базовый лагерь».
Стены сырые, темные, на полу ящики.
Никита наклонился, полез руками внутрь.
Содрогнулся. Поясница тоже болела.
Выдохнул. И таки получил то, ради чего мучился.
Лицо еще красное.
Уже начало разбухать в точках ударов.
Мешок.
Груши.
— Я говорил… привез. Паровозом. Для нас. Из моего Бахмута, - прошептал.
Выглядело глуповато.
Как школьный жест.
Но ведь он и был.
Только окончил гимназию.
Это и была вся их дружба и юность.
******
Разложили груши на ящиках.
Симон залез на фанеру.
Никита покачал головой.
Сама мысль о сиденьях резала болью.
Прижался к стене, держа грушу в ладони, как доказательство, что еще может что-то держать.
Грызли, сок лез по ладоням, капал на подбородок.
Смешно, беззаботно.
Симон вдруг засмеялся.
Впервые после всего.
Смех растворялся в этом полном хаосе и несправедливости.
Груша стала символом.
Их уже втянули в грязь, в темные дела, в боль.
Но они еще были детьми.
Еще живы.
Держались друг за друга.
ЧЁРТОВ ГЕНИЙ
Володя, 20 р.
Елисаветград, 1900
(после отправки повести Чикаленко)
Володя знал: Бог дал ему тело. Средний рост, крепкая "натура, как у того тура" (*цитата В.Винниченко о себе).
Лицо очерчено. Выразительные скулы. Темные живые глаза. Волосы жесткие, непокорные. Подстриженное, стояло дыбом. Отросшее ложилось как следует, без труда.
Но больше всего – руки.
Не лопата, не мужицкая лапа, а мужская, мужественная, но почти художественная кисть.
Из-под белого манжета выбивался темный пушок, заходил чуть-чуть на ладонь, и с часами на браслете это влекло взгляд. Он это видел.
На всех фотографиях всегда руки.
Бог будто бы вручил ему ключи к желаниям.
Ему было чем.
Володя не имел сильно с кем сравнить, но от женщин, которых брал, понял, что все хорошо.
Хотелось постоянно.
Но в 1900 году, в свои 20, он был сам.
Только тетради, книги, рука.
Еще одно.
Физиология Володи работала так, что могла гнать без конца. Час, два – как машина. Но финиш приходил только тогда, когда в голове возникал S. Иначе бесполезно.
С кем бы то ни было.
Без S часы. С ним мгновенно.
И что главное, S это знал.
Володя ему сам это поведал.
У такой продолжительности были преимущества. Но нужно было учиться с этим жить.
Володя еще не умел это скрыть.
Потребовалось время.
И практика.
Парадокс: сила от Бога, но ключ к ней в руках S.
Недавно он хотел быть художником-импрессионистом. Но S показал, что его картины ничего не стоят. В то же время дал другой путь.
Теперь он стремился стать писателем. Снова с S.
Иначе не получалось.
Итого составили первую повесть. Назвали ее "Красота и сила".
Весной он отослал повесть Чикаленко. Ждал. Представлял, как тот поразится. Но ответ не пришел. Ни слова. Глухая тишина.
Камень в груди. Пожалуй, мертвый текст. Никому не нужно. И он, Володя, недаром.
Жизнь кувырком.
Все кончено, хотя ему всего двадцать. Покончить с собой.
Зачем жизнь?
Поступление в университет не радовало. Киев – это просто место, где можно спрятаться от родителей.
Вывернул это в письме S. Долго. Подробно. Потому что кому еще как не парню-незнакомцу, который все о нем знает.
Мог лежать в своей опостылевшей комнате целыми днями.
Книги, тетради, окно настежь.
Стук.
Почтальон.
Конверт.
Письмо от S.
Володя провел пальцами по бумаге. Поднес к носу.
Еще раз пытался ухватить запах.
Того, кого он не видел.
S как обычно. Жесткий, холодный, насмешливый. Крестовые T.
Слова — что эти лезвия:
> “Ты гений, просто еще не оценили.
Восстанови жажду через похоть.
Pur’ art: ничего не сторонись.
Не сдерживайся.
И пиши мне.
Подробно.
О каждом.
Это тебе и лекарство, и материал для письма.
Шок.
S предлагает такое грязное? Издевательство.
Но ведь это их игра.
"Ты ведешь, я ловлю".
Вызов.
Если Володя откажется, всему конец.
S стал смыслом его жизни.
Написал ответ: согласие.
Полтава, главпочта.
К запросу.
А потом дошло:
теперь S будет не только в
