Нерасказанное - Ritter Ka

Узнавал шаги Симона. Без взгляда чувствовал, что тот рядом.

…Когда Симон вышел из кабинета гетмана и бросил:

- Имею неделю, -

Евгений уловил двойное: щем подозрения и прилив гордости.

Это было сказано ему.

И больше некому.

II. СПИСОК ДЕЛ

Июль 1918

Несколько дней до заключения.

"Замок врача". Маловладимирская, 60. (Сейчас Гончара).

Квартира Симона.

Комната стояла в полумраке. Окно приоткрытое, тяжелый июльский воздух лез длинным языком внутрь, тащил за собой гул города. За ним входил запах сырой зелени: баронов сад шелестел кронами.

Где-то на улице купились цветы, и теплый ветер совал их сладковатые ноты прямо в нос жителям дома врача.

На столе раскинулся немецкий блокнот в мягкой кожаной облатке, развернутый внутренностями.

Кремовые страницы, ровные, волнистые от жары.

Черные строки уверены, покаты.

Рядом с ними пометки красным карандашом.

Сбоку пепельница, пыль от сквозняка сыпалась на стол.

На полу нагло лизался Марек, рыжий кот.

На развертке было:

1. Евгений.

Доказать дело. Контролировать. Держать рядом. Не дать упасть.

➤ «Был. Слушает. Следует за мной.»

2. Никита.

Навестить после ареста. Понял ли? Что по делу? Не сбился. Психическое состояние? Ребенок – правда?

➤ «Держится. Ведет. Новая сеть.

С поэтом покончено.»

3. Володя.

Посадить в неделю.

➤ «Выполнено. Напишет гениальную пьесу. О страданиях. Обо мне. Еще поблагодарит» (подчеркнуто красным)

4. Земство.

Не уверен, вернусь ли.

Подарок Василию.

Он держал это место.

➤ «Вручил. Сдал.»

5. Компромат.

Донцов. Знаки вопроса. Разобраться.

➤ <пусто>

6. Оля.

Все объяснить.

Предписание: Симон, обязательно.

Будет тяжело.

➤ … (короткая черта красным сбоку, словно рука вздрогнула и дальше не пошла)

Симон вышел. Страница оставалась открытой.

Тлов окурок.

Марек растянулся под столом, мурлыкал, словно ничего в мире не было важнее.

А на странице две последние строки темнели пустотой.

III. ПАПАРАЦЦИ

В преддверии ареста.

Июль 1918г.

Украинское Телеграфное Агентство (УТА, сейчас Укринформ)

тогда: Крещатик, 25

Почти ночь.

В Агентстве тихо. Никого кроме Дмитрия. За столом курил и кого-то ждал.

Перед ним лист с карикатурой, российская работа.

Украинская хата, на завалинке сидит гетман Скоропадский и качает ребенка в люльке, прицепленной под деревом.

В люльке (в форме немецкого шлема) украинский казак с длинным усом, вытянул одну руку, ревет. Под карикатурой подпись: ''Баю-бай, хай тебе приснится рай"!..

Утром он это показывал Скоропадскому. Тот смеялся.

Дверь скрипнула. Вошли.

Евгений: в скромном, полувоенном, без оружия. Лицо суровое. Усталое. Из Жулян.

Симон. Белая вышиванка, свежее выстиранное полотно, льняной блеск. Последний день в земстве. Как будто с официального совещания. С бурбоном.

Дмитрий поднялся. Теплое движение: он и Симон обнялись, как старые коллеги. Евгений наблюдал в стороне, немного чужой в этой игре жестов. Бурбон мигрировал в Дмитровы руки.

Симон сразу, сухо:

— Что вы имеете на меня?

Где материал. Сколько копий?

Дмитрий не сел сразу.

Закурил, выпустил дым в сторону и сказал ровно, почти обыденно:

– Одна копия. У меня. "Грех и разврат Атамана Петлюры". Это о четырех годах с Максимом Славинским в Питере.

Евгений замер. Глаза округлились. Он даже воздух втянул резко, как от удара.

Симон засмеялся.

Низко, с облегчением.

- Вот и все? Только с Максимом? А об оргиях там есть? Я бы почитал.

Он кивнул головой, иронически скривил губы:

– А старушек? Душил? Насиловал? Или как там у того достоевского москаля?

Дмитрий прищурился, пуская дым. Евгений так и сидел каменный, как в клетке.

Симон резко остановил смех, и уже совсем ровно:

- Удаляй. Не ради меня. Ради него.

Кивок в сторону Евгения.

Дмитрий взглянул на лист с компроматом, тогда на Симона:

– Если я это сожгу – меня уничтожат. Гетман меня похоронит.

Симон не повысил голоса, только отодвинул пепельницу и облокотился на стол.

- Дмитрий. Ты же знаешь, мы с тобой с самого начала стояли за одно. Тогда еще, когда контрабанду тащили через Перемышль. Ты и я о соборности.

Он кивнул на Евгения, который сидел молча, зажатый в этом разговоре, как заложник.

– А теперь она перед тобой, живая. С усами. Сидит.

(Симон улыбнулся на "святое дитя соборности" и продолжил).

— Целое галицкое войско в Киеве. В их руках будущее. А от тебя зависит быть им или нет.

Симон закурил, взгляд не отводил:

– Подумай. С одной стороны: карьера при гетмане. С другой: идея соборности.

Давай откровенно: гетману и соборность к жопе. Он еще и Василия (Габсбурга Вышиванного) до сыра боится.

Тишина.

Дым медленно стелился между ними.

Евгений почувствовал, как кровь стучит в висках: сидел как живая карта, которую Симон бросил на стол. Как козырь.

Дмитрий не сразу ответил. Затянулся, долго держал дым в лёгких. Улыбнулся краем губ — иронически, словно хотел бросить шутку. Но улыбка быстро взошла.

Глаза стали серьезными, даже тяжелыми. Он понимал: Симон завел его в угол.

Карьера при гетмане или соборность – два пути, соединить не получится.

Евгений смотрел то на одного, то на другого. И вдруг почувствовал: эти двое равны. Жесткие, украинские до кости.

Именно поэтому они сходятся здесь, в душной комнате с одним листом на столе.

Дмитрий выдохнул в сторону, коротко кивнул.

— Ты хорошо играешь, Симон.

Евгений, будто разрядив тишину, наклонился немного вперед:

— А вы… в какой партии сейчас?

Дмитрий прыснул, затянулся дольше, чем надо, и выпустил дым в потолок:

— Ни в одной. Партии – гниль. Но с тобой можем сделать свою собственную. Настоящую.

— Кстати, Евгений, мы же знакомы еще с 1913-го. Помнишь студенческий съезд во Львове?

Сотник сглотнул слюну, не нашелся что ответить. Впервые за долгое время он услышал от кого-то во власти, что сам носил в голове.

Дмитрий снова взял паузу. Курил медленно, словно тянуло время. И вдруг, не отводя глаз от Симона, спросил:

— Так когда ты садишься?

Евгений дернулся. Сердце стучало: откуда и это знает?

Симон не шевельнулся, только откинулся в кресле:

- Сажусь. Решай.

Несколько секунд в комнате стояла глухая тишина. Дым свисал тяжелым облаком.

Дмитро поморщился, словно от чего-то горького, и резким движением стянул лист со стола.

Разорвал. В мусорку. Следом бросил спичку.

Бумага загорелась. Евгений почувствовал запах типографской краски. Они втроем смотрели на пламя.

Огонь погас. Сгорело дотла. Комната потемнела.

Симон поднялся первым. Кивнул Дмитрию коротко, без лишних слов. Евгений встал следом.

Вдогонку Дмитрий сказал, тихо, почти шепотом:

— Симон, не только Гетман это может найти. Имей в виду.

******

Они вышли во двор.

Глухая ночь.

Несколько фонарей мелькали. Жара дышала в затылок.

Евгений шагал молча. Тисло в виске. Остановился, выпалил:

– Это правда?

Симон остановился. Развернулся. Улыбнулся тихо, ласково.

Обнял за плечи, прошел пальцами-грабельками по волосам - легко, без прикосновения.

Близко, как старший брат, и в то же время что-то другое стояло в воздухе.

Евгений выдохнул, продолжая собственный вопрос:

— …о соборности?

Симон наклонил голову, посмотрел прямо в глаза.

– Veritas absoluta. (лат. Абсолютная истина), - сказал ровно.

Еще мгновение стояло близко, в тусклом свете.

Евгений видел перед собой мужчину, с которым когда-то грелись в сене, закутавшись каждый в две шинели. А на следующий день он уже шел парадом по золотому Киеву, как символ победы.

Теперь, после этой грязи, он впервые увидел просто тело. Тонкое. Со слабостями. Которое можно запереть, сломать, уничтожить.

Евгений испугался, чтобы их история не кончилась сегодня.

******

Через