Призрак Мельпомены - Лора Перселл

разрывать ткань, чтобы кое‑как высвободить ее. По мере того, как слой за слоем снималась одежда, я поняла, что врач ее хорошенько перебинтовал, но бинты уже пропитались кровью.

Я подавила рыдание. Все это случилось так скоро после кровавой смерти Энтони. Мои душевные раны еще не затянулись, и сладковатый запах крови снова возвращал меня в тот вечер. Перед моими глазами снова и снова вставала картина того, как его голова отделяется от шеи. Как я понесу Лилит, если меня саму так сильно трясет?

– Обними меня руками за шею.

Она с трудом повесила руки мне на плечи. Я нагнулась и подняла ее ноги. Лилит мыкнула, как корова на бойне мясного рынка Смитфилда.

– Прости.

Взбираться по ступенькам оказалось тяжелее, чем брести по воде. Я чувствовала, что вот-вот уроню ее и кубарем скачусь вниз по лестнице. Стиснув зубы, я напрягла все силы. Мы добрались до площадки.

– Теперь тебе придется встать на ноги.

Я в изнеможении опустила ее ноги чересчур резко. Лилит снова вскрикнула. Тепло ее тела продолжало ощущаться; оно припечаталось ко мне спереди в виде бордовых пятен на белом фоне.

Я плакала, пока вела Лилит в уборную. Рядом с унитазом имелась жердь с мотком бумаги, но мне сразу стало ясно, что этого не хватит.

Усадив ее на фарфоровое сиденье, я принялась разматывать бинты. Она по-прежнему сжимала в руке эти ужасные часы. На их циферблате виднелся ярко-красный отпечаток ее большого пальца.

Стянув с нее панталоны, я увидела свежую кровь. В унитаз выпал какой‑то комок, похожий на марлю, а за ним потянулась кровавая скользкая ниточка. Я отпрянула, почувствовав тошноту. Упав в чашу унитаза, комок произвел отвратительный звук – словно кусок сырого мяса шлепнулся на прилавок.

Я никак не могла заставить себя снова подойти к Лилит, не могла ее коснуться. Она тоже заплакала.

– Помоги мне, Мельпомена, – всхлипывала она, слегка раскачиваясь и сжимая в руке часы. – Спаси меня.

Взывать к богине трагедии не было никакого смысла. Я сорвала с шеи оловянный крестик и бросила ей.

– Попробуй лучше это. Я пойду… Пойду сожгу это все. И принесу воды и чистое белье.

– Дженни, не уходи!

– Придется. Хотя бы ненадолго.

Лилит схватила крестик; она и без того сидела согнувшись, почти касаясь пола руками. Теперь оба предмета были у нее: крестик в одной руке, а часы в другой.

Выйдя из комнаты, я, к своему стыду, почувствовала облегчение. Я прислонилась к стене и ошеломленно уставилась на свои руки палача, и почувствовала себя грешницей, не меньшей, чем Макбет. Как бы мне хотелось, чтобы все это оказалось лишь пьесой и чтобы у меня имелся сценарий. Сейчас же я чувствовала себя не в своей тарелке. И что мне теперь делать?

У меня мелькнула мысль послать за Доркас, чтобы хоть как‑то облегчить свою задачу, но впутывать ее в этот кошмар не хотелось. Может, тогда за шефом? Но чем бы он помог? От него не было бы никакого проку.

Завтра должен состояться благотворительный спектакль, и мне придется одевать Джорджиану Клеопатрой. Я не представляла, как смогу оставить Лилит в таком состоянии. Ей понадобится уход на протяжении нескольких дней.

Я еще поплакала, вымыла руки на кухне и бросила в огонь запачканную одежду. Спасти ее не было никакой возможности.

К тому времени, как мне удалось найти и согреть немного вина, по моим венам разлилось своего рода оцепенение, чему я была только рада. Мне хотелось впасть в спячку. Внутри у меня будто что‑то умерло, как и у Лилит.

Когда я вернулась в ванную, ее веки трепетали.

– Прекратилось, – задыхаясь, проговорила она. – Кажется, прекратилось.

– Выпей это. – Я прижала к ее бледным губам чашку с вином и наклонила. Она жадно глотала. Ее лицо немного порозовело. – Лилит, мне надо тебя обмыть и уложить в постель. Я думаю, если ты ляжешь, кровотечение скорее остановится.

– Нет! Мне больно двигаться. Я посплю здесь.

– Ты упадешь с унитаза и разобьешь голову. – Видит Бог, проще было бы оставить ее там. Предстоящая необходимость снова смывать и вытирать кровь удручала. Но я должна была это сделать. Кто еще, как не я? – Ну же, давай встанем, хотя бы совсем ненадолго.

Лилит протянула мне мой крестик. Как и все остальное, он был испачкан кровью; я положила его на пол возле пустой чашки из-под вина. Она сжимала его так крепко, что крестик оставил отпечаток на ее ладони.

– Готова?

Лилит закрыла глаза и кивнула. Одной рукой она ухватилась за мое плечо, а второй прижимала к груди часы.

– Раз. Два. Три. Вверх!

Меж ее стиснутых зубов засвистел воздух. Я подхватила бумагу, чтобы придержать то, что могло выпасть из нее. И тут я обомлела.

Что‑то черное, похожее на деготь было разбрызгано по боковой стенке унитаза и темнело на дне чаши.

– О господи, Лилит, это не нормально.

– Просто отведи меня в кровать, пока я не потеряла сознание.

Я и сама была близка к тому, чтобы лишиться чувств. Обхватив за спину, я подняла ее на ноги, и мы вместе поковыляли в спальню. Лилит рухнула на стеганое одеяло. На шее у нее пульсировала жилка. Значит, пока жива. Она прижала часы к уху.

– Лилит, нам нужно…

– Дай мне поспать.

Мне было страшно… Я боялась, что она больше не проснется. Однако отдых, несомненно, был ей необходим. Я вытащила из шкафа одеяло и укрыла Лилит. Она содрогнулась. От нее исходил запах серы и патоки.

– Я пока приберусь в уборной, но после мне нужно будет тебя помыть. Нельзя лежать в грязи.

Она не ответила. Уже потеряла сознание.

Я с сомнением вышла из спальни Лилит. Остаться в одиночестве, без чьей‑либо помощи, наедине со своими мыслями было ужасно. Мне требовалось чем‑то себя занять. Я снова заставила себя пойти в ванную. Даже не знаю, что было хуже: вид или запах. Воду в унитазе хотя бы можно было смыть.

Морщась, я подошла ближе в надежде на то, что мои глаза меня обманули, но это было не так. Чаша была полна черной сиропообразной жидкости.

Почему она была черной?

Теперь чернота перекинулась на мое зрение: у меня перед глазами стали появляться черные пятна. В ушах зашумело. Поток, который я сдерживала весь день, все‑таки прорвало. Колени мои подогнулись, я повалилась вперед, и чаша унитаза понеслась мне навстречу. Я ударилась лбом о холодный фарфор и упала на пол.

* * *

Очнувшись, я почувствовала боль и замешательство. В ноздрях стояла отвратительная вонь канализации, а на улице тем временем