Дальний билет - Михаил Сидорович Прудников

Такого поворота Киршке ждал меньше всего. То, что о сделках Клюгге с Пономаревым известно не желающему молчать лицу, ставило крест на его стараниях. Выявление анонима представлялось маловероятным, и все же Киршке попытался сделать это.

За первыми сведениями, не объясняя существа дела, гестаповец обратился к Пономареву Богослов довольно быстро и охотно назвал своих возможных врагов из числа церковных старост, среди которых оказался и староста Сретенской церкви.

Названных Пономаревым лиц приводили к Дитриху Киршке по очереди, и все они говорили о богослове примерно одно и то же.

Первый:

— Хороший человек Павел Александрович, однако деньгу так любит, что превыше всего ставит.

Второй:

— Человек обстоятельный, прижимистый, своего не упустит.

Третий:

— Если бог позволяет на себе заработать, отчего ж… Я так поступать не стану, но зачем мне другого судить? Разве что в личном плане…

Последним ввели старосту Сретенской церкви. Он оказался старичком с плутоватыми глазами. Очень волновался, время от времени суетливо потирал руки, а потом оглаживал ими бороденку.

— Вы знакомы с Павлом Пономаревым? — спросил Киршке.

— Имею честь.

— В дружбе вы с ним или ссоритесь?

— С начальством ссориться — против ветра плевать.

— Что бы вы могли о нем сказать?

— Все, что мог бы, неоднократно и добросовестно докладывал шефу фельдполиции зондерфюреру Майзен-кампфу… извините — господину Майзенкампфу.

— Ваши коллеги, — подтолкнул Киршке старичка, — говорят о страсти Пономарева к деньгам.

— Оно, может, и так… как прикажете.

— Вы замечали эту страсть?

— Как прикажете.

— Послушайте, — Киршке поморщился, — вы давайте, как на духу, как перед богом. — И крикнул: — Ясно?!

Старичок тут же подобрался, мелко перекрестился и отчетливо произнес;

— Выжига!

— Что, что? — переспросил Киршке.

— Почерк не мой, да и давно я писем не писал.

— Значит, кто-то писал под вашу диктовку?

— Извините, господин начальник, не пойму я вас…

И обращение было такое же, как в письме.

— Здесь Пономарева называют выжигой, — сказал Киршке.

— Вот, значит, что… — Староста отер бороденку. — Однако должен объяснить, если мне что доложить надо, так я прямо к господину Майзенкампфу, и — устно. Писем не пишу.

Киршке чувствовал, что старик говорит правду. Он спросил:

— Что вы знаете о склепе купца Самойлова?

— Так что ж о нем знать? — сказал староста. — Он и не склеп, почитай. Одни стены, без захоронений, так только называется. Мы в нем общинный склад организовали. Барахлишко, керосин держим.

— Под какой охраной?

— Городская полиция охрану выделяет. Дежурят круглосуточно. Иначе нельзя, — стал объяснять староста. — Иначе непременно разворуют.

Показания старосты начинали расходиться с содержанием письма.

— В вашей церкви висит икона… — Киршке заглянул в письмо. — Явленная икона Богоматери Суржской?

— Имеет, однако, место.

— Какова ее стоимость?

— Иконы, извините, не оцениваем.

— У нее золотой оклад с бриллиантами? — продолжал спрашивать Киршке.

— Оклад, естественно, позолоченный, а бриллианты — это преувеличение. Для изящества оклад стеклом оформи лен.

— В последнее время икона не пропадала из церкви?

Староста вздохнул:

— Пропадать не пропадала… Однако Павел Александрович ее для домашней службы брали. А это, конечно, грех. И для прихожан неприятность, и для церкви. Ну да ведь… Они — начальство.

— Кто кроме вас знал о том, что Пономарев брал икону?

— Кто ж знал? Никто знать не должен был, кроме нескольких человек. Однако — тротуарное радио… оно далеко разносит.

В гостиницу Киршке пришел раздраженный и недовольный собой — ему никак не удавалось связать в одну цепочку полученную информацию. Поэтому новое письмо на коврике комнаты даже обрадовало гестаповца.

Тем же почерком было написано:

«Господин начальник! Я все перебираю в памяти свое послание к вам, так вот — боюсь, может, что не так написал или непонятно, а дело важное. И решил я открыться перед вами. Для этого, сделайте милость, придите сегодня ввечеру в офицерскую баню, в общее отделение, дальняя полка у окна будет свободна, как бы банщикам нужная, но вы располагайтесь. Тут я и найду вас, и мы встретимся, и я надеюсь быть вам полезным. Пока что не подписываюсь — мало ли чего».

Вечером Киршке отправился в общее отделение бани, разделся в полукабинке — тесном помещеньице с фанерными стенами, но без дверей — и отправился в мыльный вал.

Пространщик, выждав несколько минут, в течение которых Киршке устроился на указанной в письме полке, взял щетку, китель и брюки гестаповца и пошел в закуток, где занялся чисткой одежды. Одновременно он тщательно проверил содержимое карманов Киршке и, оставь шись явно разочарованным, заторопился, вернул одежду на место, а сам спустился к выходу из бани, где неопределенно помахал рукой молодой женщине.

Еще через несколько минут другая молодая женщина в форменном фартуке горничной гостиницы обратилась к дежурной по этажу:

— Маша, дай мне ключи от четырнадцатого. Господин ушел, убрать надо.

Потом она вошла в комнату Киршке, заперла за собой дверь и прежде всего осмотрела портфель гестаповца.

Никаких ценных бумаг в нем не оказалось. Мы ориентировали разведчицу на поиски документов, связанных с письменными обязательствами Пономарева. Не исключались, конечно, и другие варианты.

Молодая женщина осматривала комнату согласно полученной инструкции — разбив ее на маленькие квадраты. Время подгоняло ее.

Наконец она поняла, что поиск безрезультатен, остановилась посреди комнаты и случайно подняла глаза к портрету Гитлера. Новая догадка вернула ей решительность.

Встав на стул, женщина сняла портрет со стены и увидела, что картонка сзади топорщится. Она довольно легко вынула из-под картонки плотную пачку бумаг. Убедившись, что на каждой из них стоит подпись Пономарева и, значит, обнаружено то, что нужно, она тут же вышла из комнаты, заперла дверь, вернула ключ дежурному по этажу, сняла неторопливо фартук и затем быстро покинула гостиницу.

Через полчаса бесплодного ожидания Киршке наскоро ополоснулся под душем и едва не бегом бросился в гостиницу. Худшие его опасения сбылись — расписок Пономарева на месте не было.

Еще не думая о последствиях, гестаповец пытался сообразить, где он совершил решающую ошибку. Вчера у него была мысль уничтожить расписки Пономарева, но он отклонил ее, полагая, что они могут пригодиться в будущем. Так же он отклонил свое намерение хранить эти бумаги в сейфе местного отделения гестапо — шеф этого отделения мог оказаться излишне любопытным, а Киршке не хотел увеличивать число посвященных.

Гестаповец понял, что его ошибка заключалась в том, что он не учел возможности игры с ним, которую организовала разведка противника. Он подумал, что лишь два человека могли стоять у начала этой игры — Карл Фрейнд или Пономарев. Но уже не однажды убеждавшийся в необоснованности своих подозрений к Фрейнду гестаповец рассудил, что, во-первых, у Карла было слишком мало времени