Дальний билет - Михаил Сидорович Прудников
Оставался богослов. Киршке понимал, что правду у него можно вырвать только в тюрьме, но там правда была не нужна гестаповцу. Убрать Пономарева труда не представляло — выстрел в спину, и концы в воду. Но похоже, этого делать не следовало. Автор писем был опаснее богослова, и лишь богослов при надобности мог опровергнуть его показания.
Свою злость Киршке сорвал на шефе местного отделения гестапо:
— Обер-штурмфюрер! У вас в городе хозяйничают партизаны!
— Так точно! — Тот стоял навытяжку.
— Что значит — так точно?! Вы понимаете, что говорите?!
— Так точно. В городе катастрофическое положение. Но мои просьбы о помощи остаются без ответа.
— Я знаю о ваших просьбах, — жестко сказал Киршке. — Но мы попробуем иным способом исправить положение.
Уже в Минске гестаповец долго сидел над отчетом о расследовании дела Клюгге. В конце концов он добился обтекаемых форм своего изложения:
«При выяснении обстоятельств оказалось, что нарушения финансовой дисциплины в антикварной конторе Генриха Клюгге значительно преувеличены, вызваны они неизбежной спешкой в известной обстановке и не выражаются крупными суммами. Лишь два случая требовали детального рассмотрения. Причиной первому явился испорченный в результате хранения документ (последний уничтожен согласно акту о списании), в котором шла речь о незначительном подарке лица, оставшегося неизвестным. Причиной второму — отсутствие документов на сделки с руководителем половецкой церковной общины Павлом Пономаревым. На месте удалось выяснить, что таковых сделок вообще не было, поскольку Пономарев пожертвовал ценности общины и личные в фонд рейха через обер-лейтенанта Томаса Обета в присутствии понятых и в их же присутствии получил вознаграждение в размере двадцати тысяч марок от Обета».
Дальше Киршке квалифицировал преступление Генриха Клюгге как незначительное и вызванное не корыстью, а некоторой халатностью и неумением вести коммерческие дела.
Гестаповец полагал, что Пономарев всегда подтвердит эту информацию, и угроза маловероятного обращения анонима в более высокие инстанции таким образом сводилась к нулю. При этом он объяснял действия людей Пономарева, выкравших у него бумаги, исключительно желанием богослова вернуть себе расписки. От шефа половецкого отделения гестапо Киршке знал, что Пономарев большой мастер закулисных дел.
Ход мыслей Киршке мы предполагали. Нам казалось, что мы предусмотрели и дальнейшие события, тем более что в ближайшее время сами поторопили их, отправив Пономареву одну из расписок с предупреждением об ответственности за хищение народных ценностей. По нашим расчетам, богослов должен был тут же отправиться с этим к Киршке, минуя местное гестапо, так как он не знал, насколько оно информировано о его отношениях с минским начальством.
Однако дело приняло неожиданный оборот. Пономарев действительно отправился в Минск, но не к Киршке. Он нашел способ разузнать адрес сотрудника антикварной конторы Карла Фрейнда и явился прямо к нему.
— Моя фамилия Пономарев, — начал он еще с порога в ответ на недоумевающий взгляд Карла. — Я из Половца. Профессор Пономарев. Ведаю с одобрения властей городской церковной общиной.
— Чем могу быть полезен? — спросил Карл, начиная понимать, какой характер принимают события.
Богослов с нужной обстоятельностью изложил историю их взаимоотношений с Клюгге, визит к нему Киршке, повторив в деталях все, что касалось расписок, наконец, сообщил о предупреждении партизан.
— Мне непонятно, господин офицер, — заключил он, — как могли документы, отданные мной представителю гестапо, оказаться в руках бандитов. Может быть, в этом кроется не только опасность для меня, но и большое преступление против рейха. Либо… я этого тоже не исключаю… меня просто проверяют.
— Почему вы пришли с этим ко мне? — спросил Карл.
— К кому же еще мне идти? — вздохнул Пономарев. — Только вы сможете внести настоящую ясность при расследовании этого дела.
— Я и внесу ее, — сказал Карл. — Как только это расследование начнется. Но почему вы пришли до него?
— Жареный петух клюнет, — снова вздохнул Пономарев, — начнешь искать заступников.
— Мне кажется, вы значительно осложнили свое положение. — Карл поднялся, давая понять, что заканчивает разговор. — Вам, так или иначе, придется идти в гестапо. Но теперь вы расскажете там и о визите ко мне. Не думаю, что вас за него похвалят.
— Я мог бы значительно отблагодарить. — Пономарев выкладывал последний козырь. — Очень значительно…
— Я офицер рейха! — прервал его Карл.
— Пообещайте мне не отказываться от меня при расследовании, — взмолился Пономарев.
— Без всяких обещаний в случае необходимости я скажу лишь то, что знаю. Прощайте.
Богослов уходил, пятясь.
Киршке пришел к Фрейнду тем же вечером.
— Вы, конечно, ждали меня? — спросил он, вяло улыбаясь.
— Не исключал, что вы придете.
— Кто бы мог подумать, что этот кретин явится к вам, а не ко мне.
— Действительно — кто бы мог подумать. — Карл улыбнулся.
— Улыбаетесь, — сказал Киршке, садясь к столу. — Считаете, что теперь я у вас в руках? Так?
— По-моему, я не давал повода оскорблять меня, — ответил Карл.
— И все-таки… и все-таки… Вы никому не рассказывали обо всем этом?
— Еще нет. Но расскажу.
— Розену?
— Да, ему, — подтвердил Карл.
— Хотите иметь свидетеля на случай, если я поступлю с вами неблагородно? Вы ведь этим тоже оскорбляете меня. Разве я способен убить вас?
— Оставим этот разговор, — сказал Карл.
Киршке сокрушенно покивал, постучал пальцами по спинке стула:
— У меня к вам просьба. Клянусь, что последняя. Вполне вероятно, что меня скоро отзовут отсюда, и я перестану раздражать вас. Так вот. Сделайте одолжение, расскажите Розену обо всем… кроме того, что расписки оказались у партизан.
— А потом Розен узнает об этом от вас? — усмехнулся Карл.
— Если и так, — сказал Киршке, — то вам это ничем не грозит. Эти сведения находятся вне служебной сферы гауптмана. Вы ведь могли переадресовать Пономарева гестапо и до того, как он закончил свою исповедь. Никто не докажет обратного. Даже мне сейчас вы можете сказать, что ничего не знаете об этом.
— Как это могло произойти? — спросил Карл.
— Привыкли к моей искренности? — Киршке помолчал, — Я оказался болваном. Уверяю вас, что подробности неинтересны. Вы выполните мою последнюю просьбу?
Довольный тем, что Карл, по крайней мере, не возражает, и считая, что он уже добился чего-то, гестаповец, как всегда, тут же обнаглел:
— Но это только полпросьбы, Карл. Вторая половина проще… не беспокойтесь. Если когда-то кто-то заведет с вами разговор об этих расписках, найдите возможность продолжить его лишь после того, как предупредите меня. Договорились?
— Ради чего я должен быть столь покладист с вами? — спросил Карл.
— Ради того, что я сегодня же уничтожу все досье, которое
