Умница - Хелена Эклин
Я подошла к окну, только чтобы отвлечься от переживаний. Вся задняя стена нашего дома была стеклянной, так что передо мной раскинулся ночной Лондон – мерцающее море, над которым возвышался «Шард»[1], тусклое оранжевое небо, засвеченное городскими огнями. Ночью все выглядело иначе, и мне всегда казалось, что именно в эти часы я вижу истинную суть вещей – ночную правду. Я вдруг поняла, что потеряю этого ребенка – и Стелла навсегда останется одна.
Я зашла к ней в комнату и прислушалась к ее ровному дыханию. Может, это я виновата, что она не резвится на пляже? Может, я не заслуживаю второго ребенка.
– О да, – совершенно отчетливо произнесла Стелла, и я вздрогнула. Но ее дыхание оставалось глубоким и ровным – она говорила во сне. Бланка тоже на любой мой вопрос отвечала этим «О да», и этот ответ был словно короткая птичья трель из двух нот. У меня по спине пробежал холодок. Казалось бы, всего пара простых, невинных слов, но как точно Стелла повторила напевную интонацию Бланки.
Сейчас
3
Прячусь за маской невозмутимости и стараюсь казаться спокойной. Но не слишком – ровно до такой степени, чтобы не сойти за сумасшедшую. Тут я снова напоминаю себе, что я и впрямь в своем уме. Вот только в этой нелепой одежде, так похожей на пижаму, меня легко принять за безумную. Я сижу на самом краю дивана, упираясь ногами в пол. Мой психотерапевт доктор Бофор – женщина с округлым добродушным лицом и короткой стрижкой с проблесками седины. На ней темно-синее пончо, облепленное шерстью – наверное, собачьей.
– Простите за это старье, – говорит она, – вечно мерзну. А вы? Возьмите плед, укутайтесь.
– Не нужно, все в порядке. – Плед мне сейчас никак не поможет. На стене висит картина: женщина стоит в воде спиной к зрителю. Она пытается удержаться на ногах, но кажется, будто мощное течение вот-вот подхватит ее и унесет.
– Салфетки? – предлагает доктор Бофор. – Переложила их вот сюда, на тумбочку. Раньше они лежали на журнальном столике, но потом одна пациентка призналась, что думает, будто я хочу, чтобы она непременно расплакалась. А это не так. Плачьте, только если самой захочется.
– Угу, – отвечаю я. А доктор Бофор все болтает без умолку. Может, она недавно на этой работе? Может, получила диплом после того, как ее дети пошли в школу? Справа от нее стоит книжный шкаф, на полках – увесистые учебники по психиатрии, а еще такие книги, как «Осмысляя материнство» и «Плохие мысли хороших мам». Интересно, а у самой Бофор бывали плохие мысли? Рядом на тумбочке – неказистая ваза с засохшим чертополохом. Никаких семейных фотографий не видно, но эта уродливая вазочка определенно выглядит как детская поделка.
– Шарлотта? – окликает меня доктор Бофор, пытаясь поймать мой взгляд.
– Простите?
– Расскажите, почему вы здесь оказались.
Я провожу рукой по шее. Мне было семь, когда у меня появился кашель, который никак не проходил. В конце концов мама отвела меня к врачу. Лишь после третьего осмотра мне поставили диагноз: рак щитовидной железы. Я перенесла операцию и лучевую терапию, от которых ужасно болело горло, а во рту стоял неприятный привкус, точно туда засыпали горсть грязных монет. С тех пор я недолюбливаю врачей, пусть они меня и спасли.
– Почему вы здесь? – мягко переспрашивает доктор Бофор. Я разглядываю вазу с мраморными яйцами на журнальном столике.
– Мой муж считает, что мне нужен отдых.
Доктор Бофор кивает.
– А какой матери он не нужен, верно?
Отпускаю вежливый смешок.
Она изучающе смотрит на меня.
– В анкете указано, что вы переживаете за свою дочь Стеллу.
У меня начинает ныть правый висок. Пит ей уже все рассказал. Скорее всего, она будет отчитываться ему о наших разговорах. Вероятно, я сама дала на это письменное согласие, когда была на грани. Мне нужно убедить его в своей вменяемости, чтобы он помог мне спасти Стеллу. Но если доктор Бофор обо всем его информирует, значит, мне придется склонить на свою сторону и ее.
Я беру мраморное яйцо и ощущаю его прохладу. Хочется приложить его ко лбу, чтобы унять боль, но я должна оставаться спокойной, вежливой, собранной – и при этом сделать так, чтобы она мне поверила. Нужно тщательно искать слова, собирая чудовищную правду по крупицам.
– Да, я переживаю за Стеллу, – отвечаю я.
Доктор Бофор кивает.
– Когда в семье появляется младенец, всегда возникают сложности.
– Стелла сама не своя, – говорю я, а сама думаю: «В буквальном смысле».
– А вы? – спрашивает она. – Вы ведь только родили, к тому же на десять недель раньше срока. Гормоны вкупе со стрессом могут сильно влиять на психику. Заметили ли вы в себе изменения? – Она смотрит пристально, ее взгляд внимательный, добрый, сочувствующий, жадный до каждой детали. Уже несколько месяцев я плохо питаюсь. Из меня все еще идет кровь, а швы пульсируют болью. Доктор Бофор смотрит на меня так, будто и сама знает: материнство поднимает порог боли до небес, материнство учит терпеть, но это не всегда благо.
На ее лице нет макияжа, кожа слегка покрасневшая, как у тех, кто умывается наспех водой и мылом и выскакивает из дома, даже не посмотревшись в зеркало. На пальце у нее детский пластырь со свинкой Пеппой. Да, дети у нее точно есть. Может, она и правда сможет мне помочь.
– Вы правы, – говорю я ей. – Я действительно много нервничала, беременность и роды были тяжелыми. – Ужасными, если честно. – Но я не изменилась. А вот Стелла… – Рак, который убил отца Пита, сперва проявился легкой болью в пояснице. И моя детская болезнь тоже началась с малого – с кашля, который не желал проходить. Трансформация Стеллы началась так же незаметно. Первые признаки были едва видны, почти неуловимы, но в ней будто бы поселилось что-то и стало терпеливо ждать своего часа.
– Я вас внимательно слушаю, – говорит доктор Бофор, и я начинаю свой рассказ.
Тогда
4
На следующий день после поездки на пляж я проснулась разбитой. Перед тем как уехать на работу, Пит принес мне в спальню чашку мятного чая.
– Прости, что приходится оставлять тебя одну со Стеллой, – сказал он.
У меня уже начался второй триместр беременности, но утренние приступы тошноты только усугубились. Доковыляв до ванной, я склонилась над раковиной в надежде на облегчение – но она, увы, не оправдалась. Я рискнула взглянуть в зеркало и вздрогнула от собственного отражения. Я из тех рыжеволосых женщин, которым непременно нужно делать макияж, иначе лицо кажется совсем уж блеклым. Брови у меня до того светлые, что с трудом разглядишь, а ресницы почти бесцветные, как у свиней. Но зато я могу смело делать себе «смоки айз» и не бояться яркой помады – с ними я выгляжу на все сто. Правда, в тот день сил наводить красоту совсем не было, но я попыталась хоть немного привести себя в порядок.
Стелла сидела на кухне за столом и сосредоточенно рисовала величественную крепость с высокими башнями и зубчатыми стенами.
– Доброе утро, мамочка, – сказала она при виде меня.
Мне так хотелось крепко обнять ее, вдохнуть запах ее волос, но она всегда сторонилась физического контакта. Мы договорились, что нашими объятиями будут трехсекундные взгляды. Я посмотрела на дочь. Она выдержала мой взгляд. Я стала мысленно считать секунды. Раз. Два. На счет «три» Стелла отвела глаза.
– А Бланка вернется? – спросила она.
Я уставилась на нее.
– С чего ты это взяла, милая?
