Дальний билет - Михаил Сидорович Прудников
Этот разговор происходил в 1930 году, и Карлу остались неясными мотивы отца, предлагавшего покинуть Германию. Но перспектива уехать из дому устраивала Карла — любящий и воспитанный сын, он не хотел ссоры с родителями в результате своих раздумий над судьбами мира.
Вена и юриспруденция надолго отвлекли Карла от его поисков и сомнений, и лишь изредка в полусерьезных разговорах с приятелями, когда они за дорогим коктейлем лениво поругивали неустройство мира, принудившего Германию к аннексиям, он повторил сказанное когда-то в шутку отцом:
— Старому миру нужна новая философия.
Новая философия не заставила себя ждать, впрочем — новая ли?
В студенческих кругах заговорили о Ницше, об избранности человека, о дифференциации рас и разума, о близком мессии. Как-то само собой оказывалось, что вслед за Ницше упоминали Гитлера, заговаривали о тупике культуры, с которой не были по-настоящему знакомы, обсуждали вред образования для простого человека.
Карл незаметно для себя становился той самой надеждой нации, о которой тогда так много говорили в Мюнхене, Его и вправду можно было демонстрировать на выставках — в меру образованный, достаточно воспитанный, хорошо приемлющий «новые идеи», к тому же незаурядно красив и искренне честен в поступках. Свершиться окончательному превращению вчерашнего мыслителя, полного сомнений, в уверенного в чужой правоте благополучного обывателя помешал опять-таки отец.
В один из своих приездов в Австрию он навестил сына, и постепенно расспросы об учебе перешли на разговор об образовании вообще.
— Образование нужно для того, — с обычным цинизмом сказал отец, — чтобы потратить лучшие годы не на собственные мысли, а на чужие.
Более заботясь о легкости разговора, чем о его смысле, Карл добавил:
— Недаром говорят, что лучше не портить простого человека знаниями.
— Для кого лучше? — неожиданно спросил отец.
Карл попробовал пошутить — и не нашелся.
Отец внешне безразлично перевел разговор на бытовые темы. Но Карл, взволнованный словами отца, стал рассеян, говорил невпопад, думал совсем о другом.
— Что с тобой? — Отец улыбался. — Ты не влюблен?
— Отец, кто такой Гитлер? — спросил совсем уже не расположенный к шуткам Карл.
Старший Фрейнд тоже посерьезнел.
— Я думаю, — сказал он не сразу, — мы скоро получим ответ на этот вопрос. Но не советую тебе задавать его вслух.
«Я покрылся плесенью, — упрекал себя Карл. — Я отучился мыслить, а это самое страшное. И не просто мыслить, а осмысливать происходящее. Еще Сократ предпочитал практический опыт досужим размышлениям. А какой опыт у меня? Никакого. Я не осмыслил даже своих медноголовых приятелей, ждущих твердой руки, которая возьмет мир за горло. Я не могу сказать «для кого», когда говорю «лучше». Я не вижу, что происходит в мире. Я…»
И тут у Карла родилась одна очень правильная мысль: правду находить трудно. Никогда и никому она не давалась легко, даже Сократу, который умел подводить к истине каким-нибудь вроде бы ничего не значащим разговором.
Искатель правды должен быть настойчив, думал Карл. И мужествен. Как тот же Сократ, который с улыбкой принял чашу цикуты, поднесенную ему в награду за всю его жизнь. Страшен мир, убивающий правду цикутой.
В Германии к власти пришел Гитлер. Запылали костры из книг Толстого, Манна, Золя.
Карл, пришедший к выводу, что без мировой культуры ничего на земле понять невозможно, и в последний год набросившийся на мировую классику, сразу же сказал себе: нет, эта новая философия старому миру не нужна. Человек, поднявший оружие на мировую культуру, — или сволочь, или безумец.
Он прекрасно сознавал, что этими мыслями поделиться не с кем. Легкий намек в письме отцу кончился тем, что стареющий Фрейнд примчался к сыну.
— Ты с ума сошел! — шептал он умоляюще. — Неужели ты не понимаешь, что происходит?
— Но что происходит, отец?
— Ты с ума сошел! — повторил тем же шепотом отец и вдруг заговорил так, как не говорил никогда до этого: — И потом… И потом, он спасает нацию. Он возвращает нам утраченное величие. Он — гений.
— Нас никто не слышит, отец, — попробовал остановить его Карл.
— Я требую от тебя уважения к вождю нации! — Отец говорил серьезно. — Даже дядюшка Отто вступил в партию.
— А ты? — спросил Карл.
— Я еще не думал об этом, — торопливо ответил отец и снова стал уговаривать: — Ты еще молод. Ты многое видишь в искаженном свете. Всю жизнь кто-то принимал одну культуру, кто-то другую. У нас есть Вагнер!
— Знаешь, — сказал Карл, — мне кажется, что в Берлине поняли, что зарвались. Вот и вытащили Вагнера. Но это все равно, что пригласить на тонущий корабль художника для росписи стен натюрмортами.
— Ты с ума сошел! — Отец даже всплеснул руками. — Поклянись мне никогда и нигде не произносить этого!
Карл так и не понял, чем руководствовался отец при той встрече — собственным ли страхом или страхом за сына. Старший Фрейнд вскоре умер от инфаркта, и ответить на этот вопрос стало некому.
Однако совету отца Карл внял. Свои мысли он оставлял при себе. Внешне же он был по-прежнему идеальной надеждой нации. Даже его желание остаться в Вене после окончания университета было расценено не иначе как желание получить более выгодную службу.
«Почему я не говорю им, как я их ненавижу?» — спрашивал себя Карл. И наконец нашел ответ: потому что все, что он умеет, — это отрицать. Ему нечего было сказать миру утверждающего. Надо было найти, понять правду, и тогда он готов был заявить о ней во всеуслышание.
Правда существует, увлекаясь, думал Карл, так же, как существует сам мир. Но она необходима одним и совершенно невыгодна другим, тем, законы которых — обман и ложь. И эти последние правду прячут. Правда тверда как гранит, но ее кладут на дырявые корабли, и она тонет. Вот в чем дело — нужно создать прочный корабль. И если я создам такой корабль…
Но дальше мысли останавливались, и Карл понял почему — не хватало знаний. Не тех, которые он с блеском обретал в университете, а каких-то других, которые от него скрывают, как саму правду.
Именно тогда Карл — уже двадцатипятилетний юрисконсульт крупной фирмы и, кстати, счастливый глава маленького семейства, состоявшего из прелестных жены и дочурки, — вновь засел за те книги, которые он, казалось бы, освоил в годы учебы. Но новое, более внимательное изучение трудов выдающихся людей планеты открыло ему совершенно неожиданные истины.
Во-первых, он обнаружил, что с незапамятных времен мир всегда и безусловно являл собой две силы — угнетенных и угнетателей, меж которыми шла нескончаемая война. И с этой точки зрения представление немецкого фашизма как третьей
