Дальний билет - Михаил Сидорович Прудников
— Ясно, товарищ генерал.
— Пароль для связных: «Читали сегодня «Новый путь»?» — «Там есть что-нибудь интересное?» — «Прочтите статью на четвертой странице». Запомнили?
— Так точно, товарищ генерал.
— Теперь я для вас Андрей, — поправил меня генерал с улыбкой.
— Понятно, товарищ Андрей!
— И последнее. Численность вашего отряда невелика. Но он должен разрастись в десятки раз. Не забывайте об этом с самого начала. — Он поднялся, подошел к карте, отдернул занавеску. — Идите сюда.
Я подошел и увидел, что генерал держит указку на квадрате возле Половца.
— Вот ваш район. — Он опустил указку ниже. — А вот предполагаемый район перехода через линию фронта. — Указания звучали четко, дополнительные вопросы были не нужны. Я уже собирался произнести уставное: «Разрешите идти», когда генерал неожиданно помрачнел: — Погоди, — сказал он и глубоко вздохнул. — Ты сядь-ка, Павел Сергеевич. — Он усадил меня, придержав за плечи. — Может быть, не надо бы говорить об этом перед важным заданием. Но ведь мы с тобой бойцы-коммунисты. Правда?
— Так точно, — ответил я, понимая, что услышу сейчас что-то тревожное.
— Ты среди прибывших сибиряков брата своего Ефима Сергеевича искал?
— Погиб? — спросил я, уже зная ответ.
— Да, Паша. Под Ленинградом. — Генерал замолчал, и было в нем что-то родное, ново-покровское, сибирское.
Глава вторая
ПОИСКИ ИСТИНЫ
1. Откровенный разговор
Впервые мысль о неустройстве мира пришла в голову пятнадцатилетнего Карла Фрейнда в Мюнхене, куда он в 1926 году приехал с отцом по запутанным наследственным делам.
Отец, занятый тяжбой, предоставил юного Карла самому себе, и тот целыми днями бродил по все еще не оправившемуся после войны городу, разглядывая унылые лица прохожих и полупустые колбасные лавки. Некоторое разнообразие представляли нищие, которых власти преследовали, и потому они шли на разного рода ухищрения.
Один из нищих показался Карлу особенно любопытным. Это был стоявший по стойке «смирно» солдат в форме кайзеровской армии, на груди которого висела картонка с надписью, что он герой минувшей войны и сейчас изображает памятник самому себе, поскольку на бронзовый памятник деньги еще не собраны. К картонке была прикреплена кружка с прорезью, и желающий мог опустить туда монету, а при щедрости и бумажную купюру. «Если человек, чтобы жить, вынужден становиться памятником самому себе, — подумал Карл, — то что-то в этом мире не так».
Отец, отличавшийся циничным складом ума, прокомментировал рассказ Карла о нищем по-своему:
— Наши люди никогда не будут памятниками. Наши памятники никогда не были людьми.
— Но это же ужасно, папа!
— Друг мой» — ответил отец, удовлетворенный какой-то своей победой в суде, — прекрасны лишь наши надежды.
— Какие надежды? — спросил Карл.
— Любые. — Отец расстегнул воротничок рубашки и открыл бутылку пива. — Может быть, нашему старому миру нужна новая философия.
— Или старой философии — новый мир, — в тон отцу ответил Карл, который перенял привычку родителя к каламбурам.
Однако эта шутка не осталась лишь шуткой, и время от времени Карл возвращался к ней, не умея еще ответить ни на один из своих вопросов, но и не приставая с ними к отцу. Он уже понял, что всеотрицание отца не может быть ответом.
Раздумья Карла неизбежно приводили к проблеме добра и зла. Будучи по природе своей склонным к анализу, Карл задался вопросом — что же есть добро? Много времени прошло, пока он выбрался из бесчисленных попыток дать однозначное определение этому глобальному понятию. Но выбрался не к ответу на вопрос, а к пониманию неоднозначности добра, его многоликости. Такой вывод не порадовал юношу.
Действительно, старый сосед-лавочник дядюшка Отто, добрейший семьянин и собеседник, целыми днями решал задачу, как удачнее и быстрее содрать три шкуры с покупателя. Член городской управы Крейц, слывший неподкупным, был обнаружен в постели у шлюхи. Целомудренная фрау Воннегут, как оказалось, развлекалась истязанием собственной собаки.
Выходило, что в этом мире добро преспокойно уживается со злом, а вовсе не противостоит ему.
Карл растерялся. Получалось, что в мире не за что ухватиться — надежное с виду могло подвести в любое мгновение. Он почувствовал настоятельную необходимость обнаружить такую нравственную категорию, которая была бы нерушима.
Однажды ему показалось, что он нашел ее. Такой категорией была правда. Ведь говорящий правду отвергает любую ложь. Он не склоняет голову перед сильным и не обманывает слабого. Иначе говоря, он обладает мужеством и благородством. Общество таких людей должно стать прекрасным обществом.
Но кто такое общество составит? Оглядевшись вокруг себя, Карл с растерянностью обнаружил, что людей, исповедующих правду, в его стране очень мало. Он был далек от правильных выводов, но в наблюдательности ему нельзя было отказать.
Если разделить людей на два лагеря, думал Карл, следуя философам, — на имущих и неимущих, то они только и заняты тем, чтобы обмануть друг друга. Обманывать слабого, оказывается, выгодно. А обманывать богатого — необходимо. Согласие рабочего на кабальные условия труда, — конечно, тоже ложь. Ложь хотя бы самому себе, потому что в душе этого согласия нет. Но рабочий соглашается, чтобы не остаться без средств к существованию, — ведь отказ от условий труда означает отказ от труда вообще — никто не станет держать возражающего рабочего.
Да ведь я сам, честно признавался Карл, живу неправедными благами этого мира и, значит, лгу. Я лгу своим попыткам найти справедливость, когда ем по утрам обязательные два яйца, поскольку какая-то часть от них, несомненно, принадлежит отцовским рабочим. Рабочие вкладывают труд в мои обеды и ужины, а я — лжец перед правдой и добром! — поглощаю их.
Может быть, поиск истины привел бы к семейному бунту, но к этому времени пришла пора поступать в университет, и все другие решения были отодвинуты на будущее.
— Ты знаешь, — сказал отец. — Я бы не советовал тебе получать образование в Берлине… и даже в Бонне…
— Почему?
— Я бы посоветовал тебе, — продолжал отец, не отвечая, — поехать в Швейцарию или в Австрию… Там прекрасные университеты. Прекрасные
