Вся наша ложь - Эллен Вон Стейл

Она истерически рассмеялась. Мама бросилась на Марлоу как лайнбекер[17] и стащила ее со стула. Я побежала за ними в дом.

Сползая по дверце холодильника, Марлоу продолжала смеяться, ее грудь сотрясалась, словно от пулеметной очереди. Мама схватила ее за плечи и заставила подняться.

– Какой демон в тебя вселился? – прорычала она Марлоу в лицо.

Папа оттащил ее.

– Стелла, она сейчас не в своем уме. Пусть отоспится.

– Нет! – закричала мама.

Марлоу рассмеялась громче.

– Что такое, мамочка?

Макияж растекся у нее под глазами, я никогда не видела Марлоу такой изможденной.

– Я не твоя мать. Лучше бы мы бросили тебя той ночью!

Я не успела понять, как все произошло. Марлоу прыгнула вперед, напугав меня до чертиков, и потянулась к маминому горлу. Ее руки походили на две металлические клешни. Они вцепились в мамино горло.

– Марлоу! – закричал папа.

Он оттащил ее и прижал к себе. Марлоу забилась, как раненый зверь. Как бушующее пламя, которое мне отчаянно хотелось залить водой.

Нас ослепили вспышки за окном. Трое мужчин с камерами, привстав на цыпочки, лихорадочно делали снимки.

Я посмотрела на Мони. Она вжалась в раздвижные стеклянные двери, подняв руку ко рту. Ее лицо сделалось еще меньше. Она словно окаменела.

Глава 38

2014

Хотелось бы сказать, что время лечит. Что нам удалось вычеркнуть из памяти язвительные слова, исторгнуть из себя проникший внутрь яд. Но кого я обманываю.

Время только загоняло боль глубже, придавливало нас цементными плитами.

Полтора года от Марлоу не было никаких известий.

А потом случилась очередная потеря.

Папа обнаружил ее утром. Мони лежала на полу на полпути между кроватью и ванной. Должно быть, встала посреди ночи, и произошел какой-то сбой. Возможно, еще один сердечный приступ. Теперь это не имело значения. Она ушла. И вместе с ней оборвались последние нити приличия, на которых еще держалась наша семья, – ради нее.

Ён-Ми Пэк. Омма. Хальмони.

Мони.

Я гадала, слышит ли она меня. Пытается ли меня утешить оттуда, где оказалась. Сожалеет ли о жизни, проведенной в том месте, которое не могла в полной мере назвать домом? Одной ногой на земле, взрастившей ее, другой – там, где она создала семью. Сожалеет ли, что посвятила себя телом, душой и мыслями своему ребенку? И его детям? В то время как ей остались лишь загрубевшая кожа да кости, закаленные бесчисленными жертвами. Для нее вся жизнь была жертвой. В этом-то и заключалась главная ценность, главный смысл ее жизни – ничто другое не имело значения.

Знала ли она об этом? Или мне следовало ей сказать?

После того как уходит любимый человек, остается миллион слов и сожалений. Вот почему те, кто продолжает жить, еще острее чувствуют потерю.

Мне нравилось строить воздушные замки, представлять, что она и без меня все знала. Что каждое принятое из ее рук блюдо говорило красноречивее любых слов. Так ли это на самом деле? Действительно ли этого было достаточно?

Я накрыла ладонями затвердевшую плоть ее руки и поцеловала в окаменелую щеку. Я попрощалась и делала все, что полагается делать на похоронах. Но это была не Мони. Всего лишь декорация, муляж.

Я посмотрела через плечо – вдруг на самом деле она тихо сидит на одной из дальних скамеек, сложив руки на коленях, и ждет, когда я подойду и сяду рядом. Страница в ее любимом сборнике гимнов отмечена красной ленточкой. Она откроет его и укажет на стих, с которого мне следует начать.

Ее подруги из корейской церкви негромко причитали и плакали, заполняя пространство несмолкающим гулом скорби. Некоторые подходили и ласково хлопали меня по руке. Я опустила голову, было трудно дышать. Сойер обнял меня; я уткнулась головой ему в плечо.

После похорон все собрались у нас дома на поминальный обед. В кухне витал слабый аромат кофе. Всюду толпились гости с кремовым тортом на тарелках, как будто у нас праздник. Боль постепенно начала угасать, сменившись оцепенением; в конце концов, у всего есть предел.

Взглянув поверх чашки с кофе, я заметила рыжеволосую женщину. На вид ей было лет сорок. Из-под черного свитера выглядывал воротник накрахмаленной белой рубашки. Ее лицо показалось мне знакомым. Возможно, бывшая учительница? Или одна из посетительниц галереи? Женщина свернула в гостиную, и я направилась следом. Она подошла к папе, что-то прошептала ему на ухо, и он с серьезным выражением лица кивнул.

Женщина подняла голову, перехватила мой взгляд и отвернулась.

Я уже встречала этот взгляд раньше. Когда она выходила из его кабинета. Все то же смущение. Нежелание меня видеть. Встречаться глазами с маленькой девочкой.

Как ты смеешь.

В ярости я стиснула белую ручку своей чашки. Не из-за женщины. А из-за того, что он позволил ей войти в наш дом. Который в действительности был домом только в присутствии Мони. Ее только что похоронили. Какое неуважение.

Он не заметил, что я стою там. Слова застряли у меня в горле. Грудь наполнилась песком. Вокруг меня воздвиглась стена, и я ничего через нее не видела. Гнев стекал вниз, изливаясь куда-то, откуда уже не мог вернуться. Я не сказала ему, насколько он мне противен.

Вместо этого всю следующую неделю я была резка с окружающими. Главный удар принял на себя Сойер. Меня раздражало все, что он делал. На кухне бардак, белье не сложено. Домашняя рутина положила конец фазе медового месяца.

Однажды вечером, вернувшись с работы, я накричала на него за то, что он не убрал посуду, как я просила утром. Сойер ничего не сказал. Только положил руки мне на плечи, проходя мимо, и открыл посудомоечную машину. Его терпение раздражало меня еще сильнее. Звякнули опускаемые в ящик тарелки и столовые приборы. Я не двинулась с места.

Мне следовало извиниться. Но я этого не сделала.

Тем вечером мы читали, лежа в постели. Сойер потянулся выключить свет и стащил с меня простыню. Наш брак длился уже почти два года, и очарование сказки слегка померкло. Мы были счастливы бо`льшую часть времени, однако огонь, который нас связывал, горел не так ярко. Секс был по-прежнему хорош, но стал реже. Сойер приходил домой после долгого дня в офисе, и единственным его желанием было принять душ и лечь в постель. Я его не винила – мне требовалось то же самое.

Выключив свет на своей стороне, я прильнула к Сойеру, поглаживая его по груди.

– Извини. У меня выдалась тяжелая неделя.

Он лежал с