Изъян - Алекс Джиллиан
— С чего вдруг такой интерес? — Александр подозрительно прищуривается, впиваясь в меня цепким изучающим взглядом, который очень странно на меня действует на контрасте с ласковыми пальцами, медленно поглаживающими кожу моей головы.
Я одновременно и млею от расслабляющих прикосновений, и чувствую отторжение и фальшь… словно он намеренно усыпляет мою бдительность и сбивает с мысли.
— Ты не навещаешь их. Я даже не знаю, где они похоронены.
— Я ежегодно перевожу взносы фирме, которая обслуживает могилы всех моих родственников.
— Ты не оплакивал их…
— Ты не можешь этого утверждать, — холодно возражает он. — Мы виделись с тобой всего раз после той трагедии. В больнице, когда ты едва ли понимала, кто пришел тебя навестить. И да, Ев, мне действительно хотелось плакать, когда я увидел, в каком ты состоянии.
— Ты меня совсем не знал, — с сомнением отвечаю я. — К тому же мне сложно представить тебя плачущим. Даже в детстве.
— Я был сложным ребенком, — мужские пальцы соскальзывают на мою шею, мягко обхватывают и рывком тянут на себя, впечатывая грудью в твердый торс. — Непослушным, активным, иногда излишне агрессивным… Меня трудно было любить, — шепчет он мне прямо в губы, отвлекая, одурманивая, отключая разум и пробуждая инстинкты. — Всем трудно. Только ты смогла, — легкое скольжение языка по нижней губе, затем по верхней. Жадный глубокий поцелуй. Тяжелое горячее дыхание, одно на двоих. Обжигающий жар, растекающийся по венам и сладкими спазмами пульсирующий внизу живота.
Почувствовав, что я поплыла, Александр нетерпеливо снимает с меня пиджак, затем стаскивает через голову футболку и стягивает джинсы, ловко избавляет от белья. Он не тратит время, чтобы как обычно сложить мою одежду, а сразу опрокидывает на спину и наваливается сверху, вжимая меня в матрас и разводя коленом ноги.
Ощутив его твёрдую эрекцию, я инстинктивно выгибаюсь и, запустив пальцы под резинку его штанов, суетливо тяну вниз вместе с боксерами. Хочу его невыносимо сильно, до одури, до огненных искр под веками, но в последний момент внутри словно срабатывает невидимый тумблер, вырывая меня из похотливого дурмана.
— Подожди… — я резко упираюсь ладонями в мощный торс и судорожно перевожу дыхание, чувствуя, как сокращаются напряженные мышцы и бешено колотится мужское сердце. — Я кое-что вспомнила сегодня… пока гуляла.
— Давай мы потом об этом поговорим, — нахмурившись, хрипло бросает он и снова тянется к губам, но натыкается на мои подрагивающие от возбуждения пальцы.
Саша недовольно рычит, но не настаивает. Принуждать меня к чему-либо не в его правилах. Именно поэтому я усомнилась в утверждениях Алины на его счет. Она ни черта не понимает и всех ровняет под одну гребенку лишь потому, что ей попадаются мудаки и садисты.
А еще я уловила четкое расхождение между тем, что она писала мне в чате и говорила в кафе, хотя вводные данные я не меняла. Но кое в чем Алина мне все-таки помогла, только не когда мы встретились вживую, а раньше, в переписке. Правда я и до этого знала, что у любой проблемы есть источник и первопричина. Она лишь придала мне смелости копнуть глубже.
— Нет, Саш, сейчас! — отрезаю я, призвав на помощь всю свою выдержку.
— Ладно, валяй, — сдается муж, удерживая свой вес на локтях и явно не собираясь слезать с меня.
Это несколько усложняет задачу, потому что меня немного отвлекает вдавленный в мою промежность каменный член.
— Я вспомнила, что взяла в детской твоего брата, — осторожно произношу я, пристально всматриваясь в его лицо и пытаясь поймать хоть малейшие колебания, но их нет. Совсем. Вообще.
Ни один мускул на дернулся, ни одна вена не вздулась, не считая той части тела, которую я явственно ощущаю внизу. Это или железный самоконтроль, или сон оказался просто сном, а не внезапным пробуждением подавленных детских воспоминаний.
— Зеркальце, — уточняю я. — Маленькое круглое зеркальце с потертой медной крышкой. На нем еще был выгравирован необычный символ. Наверное, этим оно меня и привлекло. Я не хотела его брать, понимала, что это не детская игрушка и не может принадлежать мальчику. К тому же Илья сказал, что зеркало, скорее всего, потеряла его мать, но он настаивал, чтобы я оставила его себе.
— Это все? — спокойно уточняет Александр, и густого непроглядного мрака в его глазах как будто становится больше.
— Нет, — качнув головой, я опускаю взгляд на татуировку под своей ладонью, на левой стороне его груди, — разорванный в нескольких местах круг, в трещины которого словно вбиты острые осколки.
Раньше я думала, что это мишень с летящими в нее стрелами, а теперь отчетливо понимаю: смысл скрыт гораздо глубже и запечатан в тайниках подсознания, но всегда был на виду. Как подсказка, как жуткое напоминание, как безмолвный свидетель, давший клятву молчать.
— Я вспомнила, как и где потеряла его. И что случилось потом, — вздрогнув, я непроизвольно прикасаюсь ладонью к своей щеке. — Она ударила меня, обозвала воровкой, но причина была в другом… Совсем в другом.
Мой голос дрожит и срывается от избытка эмоций, тяжелых, выжигающих, горьких. Я почти задыхаюсь от смеси гнева, страха и жгучей боли, но не могу струсить сейчас. Я обязана это сказать. Мне необходимо понять, услышать его версию.
— Я увидела то, что не должна была.
Слова повисают в сгустившемся от напряжения воздухе, разбиваясь о глухое молчание, которое никто из нас не решается нарушить. Любой звук или шорох ощущается как выстрел, рикошетом отлетающий от стен. Это похоже на состязание. Мы целую вечность всматриваемся друг в друга, выжидая, кто сорвётся первым.
Секунды медленно перетекают в минуты, растягиваясь до бесконечности. Тишина давит на нервы, ломает изнутри. Мое сердце колотится с перебоями, синхронно повторяя ритм своего соседа. Застывшая на лице мужа бесстрастная маска держится все так же крепко, но его возбуждение стремительно угасает, а черные зрачки сужаются до крошечных точек.
— Не молчи, Саш. Скажи что-нибудь! — не выдержав напряжения, умоляю я. — Только не пытайся убедить меня в том, что я все придумала. В этот раз не прокатит. И никакие твои профессиональные трюки не помогут. Я знаю, что видела, и понимаю, почему об этом забыла.
— Вряд ли ты понимаешь, Ева. Тебе было семь. — криво усмехнувшись, он резко отстраняется, перекатывается на спину и, вернув штаны на место, устремляет взгляд в потолок. — Детская психика пластична. Ты могла дорисовать детали, которых не было. Могла вложить в обрывки памяти то, что прочитала, услышала или нафантазировала сама. Мозг не различает где истина, а где ложь.
От его сухого равнодушного тона меня бросает в ледяной озноб. Я ожидала какой угодно реакции, но не такой. Горечь
