Искатель, 2002 №3 - Станислав Васильевич Родионов

очень крутых тачках. А вот бедным до «шишетериев» приходилось добираться пешком. Одним словом, именно «Крайслер» и был в стране пирамид самой распространенной автомобильной маркой; «Мерседес» преследовал его по пятам.

Процедура переоформления автомобиля заняла пять минут.

— Ты на клаксон, клаксон постоянно дави! На сигналы поворотников они не реагируют! — на ходу инструктировал Бисквит Георгия Ивановича.

— Легко сказать, — вздохнул Прищепкин, притормаживая на «красный».

А вот надо, надо было ехать: впереди-то путь свободен. И в зад ему чуть не клюнул ободранный «Шевроле» последней модели.

— Козел! Не на светофор, на дорогу смотри! — наверно, прокричал ему на арабском водитель, в развевающемся на горячем ветру бурнусе, чуть ли не по пояс высовываясь из окна.

Впрочем, может быть, он обозвал его бараном или ослом, может, не обзывал никак, а просто посоветовал: не спи, друг, здесь тебе не гарем, автомобильная дорога — зона повышенной опасности. Устал?.. Сделай паузу — выкури шиш. Или опрокинь стопочку чаю.

— Шайтан их побери! — выругался Прищепкин. — Так и инфаркт можно заработать!

Уже за городом по шоссе в сторону Каира пронеслась неприметная «Мазда» с тонированными стеклами и сирийскими номерами. На нее не обратили внимания.

Проехав еще несколько километров, Прищепкин вдруг резко затормозил. Завизжали покрышки, «Крайслер» развернуло поперек дороги.

— «Растяжка»! — выдавил он.

«Крайслер» не доехал до растянутой над шоссе тонкой проволочки, наверно, привязанной за чеку некоего «тормозного» устройства, всего с метр. Разглядел же!

— Какая падла ее поставила? — беспомощно пробормотал Швед, озираясь по сторонам: они были без оружия, получить разрешение на ввоз которого в Египет было невозможно.

Словно черти из табакерки, из-за бугорка тут же выскочили две «падлы» и бросились им наперерез, сзади показался некий пикап с вооруженными людьми в кузове, спереди — та самая «Мазда» с тонированными стеклами.

— Сопротивление бессмысленно, — уныло констатировал Прищепкин, отстегивая ремень безопасности.

«Крайслер» окружили шумливые оборванные люди и бесцеремонно обыскали детективов. Отобрали документы и деньги, связали руки за спиной. Их действиями руководил некий брезгливый господин в белом полотняном костюме, которого Прищепкин тут же окрестил «беем». Следует отметить, что обе стороны не нуждались в представлении друг другу и поэтому не задавали лишних вопросов, не пытались понтовать или распускать хвосты.

— Так куда едем-то? — только спросил Бисквит, когда им ненавязчиво предложили залезть в длинный кузов пикапа «Форд».

— Туда, — ответил «бей», неопределенно кивнув в сторону барханов.

— К господам Мухаммеду бен Ауду и Мулею бен Юсуфу? — все же попытался уточнить спортсмен, называя фамилии из «авиапассажирской сказки».

— Ага, — просто ответил «бей», смахивая пот со лба.

Словно мешки с картошкой, их уложили на дно кузова.

По боковым скамейкам расселись вооруженные оборванцы.

Нагретая солнцем жесть начала немилосердно печь их через одежду снизу; сверху на путников полились неукротимые солнечные лучи. «Подобным образом хорошо запекать телячью вырезку, посыпанную тертым сыром и зеленью», — подумал великий спортсмен и из носа у него хлынула кровь.

Однако вышеназванным товарищам из «авиапассажирской сказки» нужны были они сами, а не их трупы: пленников тут же перевели в салон.

Как оказалось, с шоссе они давно съехали и, оставляя за собой шлейфы пыли, неслись по укатанному проселку. «Бей» дал прищепкинцам воды и угостил сигаретами: задание хозяина выполнил — настроение отличное. Он тихонечко напевал под нос какую-то однотонную арабскую мелодию.

Примерно через час они свернули с проселка на едва заметную тропу среди барханов.

Характер пустыни несколько изменился: глина оставила песок в покое и тот, распавшись на отдельные меленькие-меленькие песчинки, стал стеклянно-шелковым. Рассыпав по колбам с талией посередке, его теперь можно было использовать в качестве механизма для солнечных часов.

Машины начали пробуксовывать. Скорость движения кавалькады снизилась километров до двадцати.

Впереди маячили горы. По пути стали попадаться одиночные скалы, вырвавшиеся из песка очень-очень давно, может, миллион лет назад, чтобы уже в обозримом будущем опять в песок вернуться. От них остались одни скелеты — ткани выело время, — и поэтому они должны были обрушиться и рассыпаться в прах.

Расстояния между скалами постепенно сокращались. И вот уже тропе пришлось между ними петлять.

Скалы сменились горами, и сразу повеяло восхитительным холодком. Показалось селение кочевников.

Кочевники жили в своеобразных сборных сарайчиках: четыре жерди опоясывались тростниковыми циновками, еще одна циновка становилась крышей и еще одна полом. Таким образом, весь сарайчик собирался и разбирался минут за пятнадцать, весил килограммов двадцать, занимал объем пресловутого мешка картошки. Учитывая бедуинский образ жизни (срок пребывания на одном месте ограничивался тем временем, за которое верблюды уничтожали окрест все колючки), разве можно придумать что-нибудь более гениальное?

Все, нужно было двигаться дальше.

Однако верблюдами в том селении и не пахло. Скорее бензинчиком, ибо автомобиль стоял почти у каждого такого сарайчика, а вот «кораблей пустыни» не было видно ни одного. Все это было странновато и вызывало подспудное чувство тревоги. Да и бедуины Прищепкину не понравились — оказались больно милитаризованными: почти все попадавшие в поле зрения детектива люди были вооружены, некоторые щеголяли камуфляжной грязно-песочной формой.

Пикап с пленниками подрулил к длинному навесу, в тени которого важно восседали шестеро арабов. У пятерых были густые черные усы, а у шестого — жидкие и пшеничные. Потому что им оказался… Болтуть. И хотя Михаил Викторович окутал себя облаком дыма шиша, Прищепкин узнал его сразу.

«Сейчас на радостях целоваться полезет! — с брезгливостью замшелого холостяка подумал Георгий Иванович. — А губы у него, наверно, липкие. Фу!»

Однако Болтуть «одарил» пленников таким взглядом, что детектив сделал для себя еще более неприятное открытие: уж скорее его расцелует вон тот валун. И вообще: до сей минуты Михаила Викторовича он все же не знал. Болтуть, переживающий за жену, приемного сына и умолявший о помощи, был одним человеком; Болтуть, проявивший себя талантливым конструктором и изворотливым дельцом, был уже человеком совершенно другим; наконец, Болтуть, сидевший сейчас под навесом в компании вальяжных арабов и куривший шиш, был человеком третьим. Каким конкретно? Пока оставалось только гадать. Что интересно, любому из них Станиславский сказал бы — «верю»! Впрочем, этот раскрученный театральный лев верил и советской власти, и товарищу Сталину…

И когда этот третий Болтуть встал и заговорил, распоряжаясь по-арабски, то шока Прищепкин уже не испытывал: ведь тем самым Михаил Викторович продолжал оставаться в рамках образа № 3.

Подчинясь жидкоусому вервольфу, пленников развязали и подвели к нему.

— До рукоприкладства, надеюсь, дело не дошло? — вполне вежливо, но с отчужденной холодностью спросил Болтуть.

— Да пошел ты! — прошипел Швед. — Ишь, заботливый какой! Вытащил нас в эту тьмутаракань!

— Александр Михайлович, впредь я бы попросил вас быть более сдержанным. Насколько я вас