Кульбиты - Валери Тонг Куонг

Он останавливается на красный свет, и в ту же секунду из-за снежного занавеса выступает невысокая фигурка, темноволосый мальчик, лет восьми – десяти, не больше, в простенькой джинсовой куртке, застегнутой до самого горла. Без перчаток, в руках у него ведро и резиновый скребок. Прежде чем Джона успевает что-то сказать, мальчик начинает чистить лобовое стекло, но снег все идет, его усилия кажутся напрасными. Джона опускает боковое стекло, чтобы окликнуть его, и видит его ноги: штаны на мальчике слишком короткие, они не закрывают икры, из дырявых старых кроссовок торчат пальцы. Сердце Джоны сжимается от бессилия и гнева. Он думает о тех, кто считает себя родителями этого мальчика, – наверняка валяются на белом кафельном полу, пока их сын снова и снова счищает снег со стекла, с пустым взглядом, опустив голову, стуча зубами. Он хотел бы забрать его с собой, согреть, утешить, защитить, но это невозможно. Он нужен Лени, он нужен Эдди, нужен президенту федерации, и он отворачивается и с отвращением думает обо всех, кто проехал здесь раньше, о тех, кто проедет потом, обо всех, кто, как и он, оставит этого ребенка на произвол судьбы и будет плохо спать этой ночью – однако завтра настанет новый день. Мальчик ничего не просит, его руки движутся медленно, губы посинели, потрескались от холода, он не жалуется, это маленький робот. В поисках мелочи Джона шарит в карманах, но там ничего нет, кроме медальона. Он осматривает салон, это машина Эдди, он не знает его привычек, может быть, в подстаканнике завалялась пара монет, но и там пусто. Он тянется к бардачку, открывает его и видит «Глок».

Его мысли сворачиваются штопором. Он держал в руках револьвер – очень давно, когда еще жил в интернате. Вернее, когда постоянно сбегал оттуда; теперь он давно живет как самый обычный человек и с оружием больше дела не имеет. Он думает: никто не станет держать в бардачке пистолет, если у него нет точного плана. Он думает о планах, которые могли быть у Эдди, о веских причинах, которые подтолкнули его спрятать тут «Глок». Думает о словах, которые тот только что произнес: «Ты и так уже много сделал». Он смотрит на мальчика, который продолжает свою монотонную работу. «Извини, – думает Джона, – в этой машине нет ни монет, ни сэндвича, ни теплого шарфа, ничего для тебя, ни малейшей надежды, только мощный пистолет. И он заряжен».

Он будто во сне, в полудреме – из-за холода, а возможно, из-за этого ребенка. Потребовалась минута, чтобы он наконец очнулся и услышал, как позади сигналят другие машины.

Он убирает пистолет в карман куртки, захлопывает бардачок, жестом велит мальчику отойти. Трогается с места.

Лени

Она заканчивает приводить себя в порядок. После отборочного тура Лени почувствовала, что прядь на виске выбилась из прически. Закрыв глаза, она на мгновение снова ощущает прикосновение пальцев Норы, скользящих по ее голове, закручивающих волосы в пучок, закрепляющих его – не слишком высоко, не слишком низко. Она снова чувствует, как губы матери касаются ее щеки – осторожный поцелуй, чтобы не испортить макияж. Отсутствующая мать заполняет собой всю раздевалку. Ее нежный взгляд, когда она закрывала дверь, уходя на трибуны, полная поддержки улыбка.

Лени убирает в сумку расческу и косметичку – все, что у нее осталось от прошлого: спортивная сумка и принадлежности, спортивный костюм, который она взяла с собой в тот день, куртка, чудом оставшаяся в клубе, и телефон Норы. Она не расстается с ним ни на минуту, регулярно заряжает, иногда включает на секунду, чтобы увидеть на экране фото, которое отец сделал в их саду. Мать обожала эту фотографию – луч света, золотая трещина в грозовом небе падает на них, окружая божественным сиянием. Она прекрасно помнит тот день, ей, наверное, было двенадцать, как только они сфотографировались, началась гроза, загрохотал гром, они побежали в дом, спасаясь от дождя, и Лени бросилась в объятия Эдди. А Нора смеялась: «Чего ты боишься? Мы в безопасности!»

В мотеле она чуть не рассказала отцу обо всем. Когда увидела, что он доверяет ей. Он говорил с ней как со взрослой, о любви и о лжи. Но у него внезапно поднялась температура, и это оказалось временным спасением – отсрочило необходимость принимать тяжелое решение. Если она поймет, что должна открыть правду, придется рассказать обо всем – и о романе Норы и Джоны, и о том, в каком ее мать была отчаянии. Два удара ножом в его сердце, но ради чего? Правда не вернет маму, только усилит боль. Но если она ничего не скажет, ей придется одной нести этот груз. Невыносимо хранить тайну, о которой другому неизвестно, хотя она имеет к нему самое прямое отношение. Разве, отказываясь говорить правду, она сама не становится соучастницей преступления? Разве не она теперь обращается с отцом как с ребенком? Что она за дочь, если может молча смотреть на то, как зарождается его дружба с человеком, который – и она это знает! – предал его? Что она за дочь, если не может по-настоящему возненавидеть Джону?

Но она промолчала. Вот и прекрасно. Сейчас она понимает: вряд ли можно было выбрать худшее время, чтобы посеять хаос. Через несколько дней все изменится, они с отцом переедут в новую квартиру. Избавившись от неловкого соседства, она сможет как следует все обдумать.

Она слышит свое имя. Нужно возвращаться на площадку, скоро начнутся финальные соревнования. Ее результат – лучший, поэтому выступать она будет последней. Она видит тренера, ищет среди зрителей отца, не находит и начинает волноваться. Джона предупредил, что во время квалификационных соревнований Эдди будет отдыхать – Лени совершенно точно допустят к соревнованиям, так что на этом этапе никаких сюрпризов, кроме несчастных случаев, не ожидается. Но вот финал – совсем другое дело.

– Я дал ему жаропонижающее, – объясняет Джона. – Велел принять теплую ванну. Он придет. Но даже если будет слишком слаб и не сможет прийти, мысленно он с тобой.

Не в силах удержаться, Лени говорит:

– И все-таки это странно. То, что вы теперь лучшие друзья.

– Мы помогаем друг другу, – отвечает Джона. – Это другое. Соберись, ладно? Ты должна взять эту медаль.

Она уже не уверена, хочет ли этого. Пять лет она бегает и прыгает, спасаясь от страха. Соревнования – ее союзник. Это бесконечная лестница: за каждой пройденной ступенью появляется новая. Пять лет соревнования держат ее сознание в коконе, как паук, обвивающий нитью добычу – добычу, которая сама согласилась быть пойманной. Пять лет – профессиональному спортсмену всегда есть чем заняться вместо того, чтобы любить, тусить с друзьями, жить как обычный подросток. Спортсмен всегда занят. Война началась? Кто-то умер? Оставьте сообщение, спортсмен отправился биться за медаль.

Но смерч все перевернул вверх дном. Соревнования ее больше не интересуют. Не потому, что теперь она смотрит в будущее с большим оптимизмом. Она по-прежнему будет рада, если доживет до сорока и умрет не слишком мучительной смертью. Все так же уверена, что точка невозврата давно пройдена и технологический прогресс не спасет человечество.

Но что-то все-таки в ней изменилось, и это не внезапно появившаяся надежда – она нашла новый способ быть свободной. Вместо того чтобы убегать, она решает вернуться в мир и брать все, что можно, наслаждаться, исследовать. Она больше не стремится ни к званиям, ни к наградам, она хочет ощущений на грани, ей нужны изумление, трепет и возбуждение, опьянение, головокружение – и не только на гимнастической дорожке. Она думает о матери, о словах, которые та выбрала, когда говорила о туннеле: ты идешь по нему, а он становится все длиннее, все длиннее… Внезапно человечество представляется ей муравейником: внутри темно – и каждый в своем туннеле. Но Лени не станет трудолюбивым насекомым, которое выполняет поставленную задачу, а потом умирает, не привлекая к себе лишнего внимания.

– Смотри, – внезапно говорит Джона. – Вон он.

Лени переводит дух. Отец пробирается между сидящими на трибуне зрителями, он увереннее держится на ногах,