Кульбиты - Валери Тонг Куонг

– Как, Нора?! Как ты могла? Как посмела?!

– Джона, замолчи, – шепчет Лени.

– Нужно вернуться в тепло, – говорит Нора. – Я пойду с вами.

– Ты не можешь… Это невозможно, – повторяет Джона. – Ты не могла так поступить. Просто уйти.

– Но я это сделала, – отвечает Нора. – Я ушла.

– Думаю, что я понимаю, – негромко говорит Эдди. – Молчи, Джона. Мы поедем в мотель.

Он перехватывает Лени поудобнее, она весит меньше пятидесяти килограммов, но для него, такого худого и слабого, это целая тонна, но неважно, он удержит ее. Она утыкается лицом ему в шею:

– Папа, скорее!

Он поднимает голову и в этот момент видит вытянутую руку Джоны, пальцы Джоны, сжимающие «Глок», направленный прямо на него, на них. Последняя мысль, которая мелькает в его голове: что за бред?

– Что ты делаешь, Джона, почему? – кричит он.

Рукой он начинает пригибать голову Лени в надежде защитить ее. Но не успевает, барабанные перепонки лопаются от выстрела – или от крика Лени, – он чувствует, как силы покидают его, падает на снег, а вместе с ним и дочь.

Нора

Она была в комнате дочери, когда завыли сирены, разрывая уже изодранное ветрами небо, выдергивая ее из оцепенения. Сколько времени она сидела, задумавшись, перед шкафом? В нем все так аккуратно – ряды туфель на нижней полке, колготки в ящиках, футболки и свитеры разложены по цвету и ткани… Свет внезапно померк, в окна начал хлестать дождь, все случилось так быстро, сирены продолжали выть, ветка ударила в стекло, усеяв комнату осколками. Нора отступила к стене, страх, страх, страх, в открытое окно она увидела соседние сады, перевернутые стулья, изломанные кусты, потоки воды, несущиеся с крыш, и поняла, что происходит. Она видела немало репортажей о торнадо, ураганах, бурях, там советовали спрятаться в ванне, если больше некуда, она так и поступила – свернулась клубком, звуки усиливались, смешивались внутри нее и вокруг, сверху и снизу, треск, дрожь, грохот, глухие удары, ночь наступила посреди дня, она закрыла глаза, чтобы смерть оказалась внезапной, подумала о Лени: дочь с Джоной, в безопасности; подумала об Эдди: он далеко, и в следующий миг ее сердце оборвалось, как будто ее сбросили с обрыва, все ее органы будто расплющились, желудок, легкие, кишечник, все тело летело вверх тормашками, она выгнула спину, упираясь руками и ногами в стенки ванны, она была камнем на праще, ядром на катапульте, парализованная мощью ветра, просто пытаясь выжить. Время сжалось, сознание расширилось, глаза зажмурились, по ту сторону век метались черные пятна, последняя серия толчков качнула ее лодку, и та остановилась. Через несколько минут она осмелилась медленно открыть глаза, она была жива, лежала в ванне, заваленной ветками, листьями, кусками гипса и цемента, на пропитанном водой ковре из мха и папоротников. Она села, не подумав о том, что могла быть ранена, но, похоже, не была, ну, может быть, ребро треснуто или сломано, догадалась она, прислушиваясь к своим ощущениям, царапины, множество синяков, – она оказалась на краю леса, совсем недалеко от дома.

Еще не оправившись от потрясения, она прошла, пошатываясь, несколько метров, и вдруг увидела впереди огромное пространство, покрытое руинами, все было разрушено, стены обвалились, крыши обрушились или исчезли, унесенные смерчем. И когда она смотрела на эти разрушения, из самых ее глубин поднялась тревога, мощная потребность, возникшая вовсе не в результате размышлений – хотя позже, думая о причинах своего поступка, она поняла его логику, – тот же инстинкт выживания, что заставил ее вцепиться в края ванны, теперь приказывал бежать со всех ног, скрыться в лесу, исчезнуть.

Она мчалась между деревьями и кустарниками, несмотря на судороги, сводящие икры, пальцы, плечи, несмотря на головокружение, спотыкаясь о корни, налетая на стволы, она добралась до тропы, которая шла через лес, и побежала дальше, пока не выскочила на поляну. Серое небо постепенно прояснялось, светлело. Успокойся, Нора, подумай, куда ты идешь? Ее методичный ум заработал, оценивая ситуацию, возможности, у нее не было ничего, ни документов, ни денег, но вернуться назад невозможно, один взгляд в сторону города вызывал у нее приступ паники. Ответ, неожиданный и очевидный, дала ей сама природа, подсказав место, где она могла бы найти убежище. Она знала название деревушки и ее приблизительное местоположение, нужно только как можно скорее добраться до ближайшего вокзала, в пятнадцати километрах отсюда. Она продолжила идти не помня себя, словно в забытьи, мозг работал на максимальных оборотах, меньше чем через три часа она добралась до вокзала, уже стемнело, но несколько поездов еще шли на север, она села в первый – если появятся контролеры, она скажет, что ее ограбили, женщина ее возраста, ее вида не вызовет подозрений. Контролеров не было. В зале ожидания она села рядом с молодыми людьми, которые тоже куда-то ехали, они предложили ей газировку и чипсы. Она заснула там, в неудобном кресле, и спала без снов и кошмаров. На рассвете она умылась в туалете, причесалась, подошла к первому автобусу, который шел на восток, и рассказала водителю свою короткую историю, завершив ее словами: «Я возвращаюсь домой». В каком-то смысле так оно и было. Она возвращалась к себе. Четыре часа спустя она увидела деревушку с невысокими домами и узнала его – точно как на открытке. Она пошла по грунтовой дороге, ведущей к старой овчарне, и увидела фургон Эрнеста. Тиски, сжимавшие ее легкие, будто разжались, и она поняла, что достигла конца пути. Она громко позвала его по имени, и он, ошарашенный, выскочил из-за фургона, за которым собирал помидоры. Эдди звонил ему накануне, рассказал о смерче, о разрушениях, о ее исчезновении, о том, как они с Лени напуганы, а теперь жена брата стоит перед ним, с трудом подбирая слова – она едва начала находить ответы на вопросы, которые сама же себе задавала. Она бросилась к нему на грудь, и слова наконец полились:

– Я задыхалась, Эрнест, я и правда должна была умереть от чего-то более ужасного, тяжелого, мощного, чем ураган, я не знаю, чем это доказать, но точно знаю, я слишком долго проходила мимо своей жизни, и это моя вина, никто не заставлял меня сходить с пути, идти другой дорогой, но, Эрнест, стоит только подумать об этом, стоит только об этом заговорить, и у меня подкашиваются ноги, перехватывает дыхание, я рассыпаюсь на куски, мне нужна пауза, передышка, я прошу у тебя убежища, и если ты не можешь мне его дать, позволь мне остаться хотя бы на одну ночь, и завтра я уйду, но, Эрнест, я не вернусь, я пойду дальше, на север или на восток, я не вернусь обратно.

Он чувствовал себя как любовник, к которому она прибежала тайком, как соучастник преступления, и ему это не нравилось, восемнадцать лет назад он нашел брата не для того, чтобы теперь потерять его или стать его врагом, но он согласился – на некоторое время, потому что боялся, что если откажет, она сделает, как сказала, и никогда не вернется, и это он будет виноват, потому что с того самого момента, когда она распахнула перед ним дверь почти двадцать лет назад, он испытывал к ней особое чувство, он был ей должен – и теперь возвращал этот долг.

Он больше не произносил имен Эдди и Лени, хотя каждый день старался узнавать, как у них дела. Они почти не разговаривали – она поняла, что ему нужны тишина и одиночество. Она помогала ему ухаживать за огородом, набирать воду, собирать бузину и яблоки в соседнем саду. Она надевала его одежду, пока ее вещи сохли после стирки, они были слишком большими, и она выглядела смешно в его штанах, подхваченных прищепкой, в его брюках с подтяжками, которые ей приходилось подворачивать десять раз. По вечерам он доставал из чехла гитару и играл песни семидесятых, «Girls will be boys and boys