Стамбульский ветер - Алеся Кузнецова
– А ты что, один туда боишься?
– Может и боюсь, – рассмеялся он в ответ. – С тобой как-то спокойнее в этом районе.
Мы шли и говорили обо всем на свете, словно у нас был один мир на двоих. Петя оказался почти двухметровым детиной с подбитым глазом и трехдневной щетиной. И очень сокрушался, что если с бабулей что случится, что он без ее пенсии останется совсем один. Старлей явно не ожидал такого поворота и все пытался прикрыть меня от мнимой опасности, заслоняя собой от взглядов “Петеньки”, который был вежливым, насколько мог, и даже пригласил нас в гости. Из квартиры звучала тоже гитара и не очень трезвые голоса орали про честь и мундиры. Мы ретировались оттуда как можно скорее, он схватил меня за руку и со всех ног мы рванули по ступеням с десятого этажа, даже не вспомнив о лифте. Выскочив на улицу мы наконец выдохнули одновременно и оба рассмеялись.
Потом еще долго гуляли по городу, переходя с улицы на улицу без всякого плана и смысла пока наконец не оказались на набережной Невы. Уличные огоньки мерцали в воде, создавая мягкое свечение. Вечерний город отражался в зеркальной поверхности реки, словно застывшее время, и это создавало невероятное ощущение уединенности и радости. На скамейках, что располагались вдоль набережной, сидели влюбленные, нашептывая друг другу слова, которые терялись в шуме вечернего города.
Здесь, на набережной Невы, мы снова говорили, а потом сидели просто молча, думая каждый о своем. Позже, гораздо позже, он мне признался, что именно в тот момент решил, что я стану его женой. Ветер трепал мои волосы, а он укрывал меня своей шинелью и рассказывал о женщинах-героинях, которые оставили след в истории. Меня особенно тронул его рассказ о Дарье Севостопольской, одной из первых фронтовых сестер милосердия, проявившей себя во время Крымской войны. Он смахивал мои слезы из глаз и тихо улыбался, а я уже тогда знала, что у нас обязательно родится девочка. И мы назовем ее Дашей.
Я набрала последние слова со сканов Тимура и вытерла собственную слезу, навернувшуюся после этого дневника незнакомой мне женщины. Она хотела дочку и назвать ее моим именем. Интересно, получилось ли все так, как они загадали в эту минуту? Родилась ли у них эта девочка, которую решили назвать тоже Дашей? Представляю, как могла удивиться эта незнакомка с ее зелеными прядями и подпольными квартирниками, улышав о подвиге Дарьи Севастопольской впервые. Я и сама могла бы рассказать в деталях о любой из таких героинь. Меня ими кормили с детства – как хроникой побед, необходимой для воспитания нормальной девочки. Только вот ни одна из таких "нормальных" не читала Бродского на кухне, завязывая платок на манер французских поэтов. Интересно, а почему меня саму назвали Дарьей? Никогда не приходило в голову задать такой простой вопрос отцу. А эта яркая девочка… с ее квартирниками, гитарами… она бы точно выяснила все, что захотела бы. Она была смелой и сама решала что ей делать и как жить. Я так никогда не умела. Мне вдруг стало жаль, что мы никогда не познакомимся и я никогда ее не встречу. Тишину комнаты прервал звонок мобильного.
Глава 22. Скандал
Тишину комнаты прервал звонок мобильного и я, вздрогнув, поспешила вытереть слезы. Наверное, дело в возрасте и я становлюсь слишком сентиментальной. На экране высветилось взрослое лицо Тимура.
– Мам! – голос сына буквально хрипел от еле сдерживаемых эмоций.
– Тимур, что случилось?
– А что должно было случиться?
– Ничего.
– Тогда почему ты спросила? – он говорил напряженно, почти на грани и я это чувствовала, но в голосе также было что-то незнакомое, я не понимала, что происходило сейчас, хотя заранее знала, что из идеи поехать к моему отцу ничего хорошего не выйдет.
– Я был у деда. Спросил про бабушку. Где она похоронена. Он… он взорвался. Не просто разозлился. Мам, это был настоящий взрыв. Скандал! Представляешь? Он орал на меня. Что это «не твое дело», что «не лезь туда»… А потом… не поверишь… он выгнал меня. Ты можешь себе такое представить?!
К сожалению, я очень хорошо могла это все представить и скорее бы удивилась другой реакции отца.
– Я же не хотела, чтобы ты к нему ехал один, предупреждала.
– Мам, а ты никогда не задумывалась, что такая ситуация в семье ненормальна. Я с детсва думал, что так у всех. Пока не попал в семью Мэта, не встретился с его бабушкой, дедом… У меня были вопросы к генералу Баталину и я планировал их задать лично. Поэтому и поехал к нему. Но сперва мне вдруг захотелось спросить про бабушку. Я привык считать ею Любу. Но ведь на Любе дед женился уже после смерти моей родной бабушки? Так ведь?
Его голос был почти спокойным, но под этими ровными словами я слышала то, чего всегда боялась: вопросы, на которые у меня не было ответов. Я отвернулась и уткнулась взглядом в стену.
На секунду мне вспомнилось: шорох пальто, запах ванили от рук, вкус сухих яблок, которые она всегда брала на прогулки со мной, чтобы дать мне, когда я проголадаюсь. Я вспомнила, как любила зарываться в легкие волны светлых волос, вспомнила ее смех, голос… Мне было лет пять, не больше. Я бежала с разбега и заливаясь хохотом запрыгивала к ней на руки. А она смеялась вместе со мной и кружила… Я вспомнила как сильно любила ее тогда. И я заплакала.
Я не смогла больше сдерживать в себе эту боль. Годы привычной ненависти и запрещенной любви к самому близкому человеку. Как она могла так поступить со мной! Как посмела предать, если я так сильно ее любила!
– Мама, мама… Что случилось? Мам, ты слышишь меня?
Я ничего не слышала. Я плакала так горько, словно плотина из стольких лет одиночества и покинутости наконец прорвалась под натиском забытых эмоций и детских обид, и теперь с треском рушила во мне эту стену молчания, выпуская на свободу мощный поток моей детской боли.
– Мам… Мам! Слышишь меня? – голос Тимура дрожал, но не от злости и не от раздражения. Я услышала в словах сына страх и огромную невыраженную потребность любви. Я не могла ответить. Я только закрыла лицо руками, как маленькая девочка, у которой наконец отобрали магическую силу притворяться.
– Мамочка, все хорошо, – повторил Тимур. – Я здесь. Я с тобой. Ты можешь плакать. Просто поплачь и
