Тайна Ненастного Перевала - Кэрол Гудмэн
– Вы только пытались защитить себя, – возражает Вероника. – Должно быть, расти вот так было ужасно.
– Ну… – пожимаю плечами я. Вытираю лицо и понимаю, что оно мокрое. Хорошо, что Вероника не может меня видеть. – Думаю, поэтому я так полюбила «Секрет Ненастного Перевала». Вайолет выросла, считая, что на ней лежит проклятие… – Я останавливаюсь, вспомнив, что в «Секрете» это проклятие – Кровавая Бесс, а в этой новой книге – психическая болезнь матери Вайолет. – Она считает, что никогда не сможет от него сбежать, но потом появляется Джен, находит ее и освобождает. В конце они собираются сбежать. Наверное, вот почему мне так хочется продолжения – узнать, получилось ли у них.
– А что, если нет? – спрашивает Вероника. – Вам бы все равно хотелось, чтобы было продолжение?
– О! – удивленно восклицаю я. – Не знаю… то есть это же не мне решать. – Пытаюсь рассмеяться, но при виде лица Вероники смех застревает в горле. Ее кожа полностью побелела, стала такой же, как сеточка шрамов вокруг глаз. Будто маска Кабуки, а зеленые очки – темные провалы глазниц. На один жуткий миг я задумываюсь, что же скрывается за этой маской. – Поэтому вы рассказываете историю от лица Вайолет? Потому что она единственная, кто знает конец?
– Мы этого не узнаем, пока не доберемся до него, – чопорно отвечает она, будто я предложила прочитать последнюю страницу книги.
– Конечно, – соглашаюсь я. – Мне все равно хотелось бы прочитать продолжение, как бы оно ни заканчивалось.
Белая маска ее лица дрожит, точно тающий воск, но потом челюсти сжимаются, будто она таким образом старается удержать эту маску.
– Что ж, в таком случае… – Она находит свою палку и коротко стучит по полу. – Вам лучше приняться за работу. Мы продолжим завтра утром.
Печатая страницы, я слышу голос Вайолет, а не Вероники, как она рассказывает историю своего странного уединенного детства. Может ли быть так, что это Вероника выросла здесь? И была узницей в собственном доме, потому что… почему? Ее отец боялся, что ей передалось безумие матери? Может, и так – в конце концов, мать Вероники воспитывала Джозефина Хейл, которая видела, как ее мужа убила ее же протеже. От такого кто угодно сойдет с ума. Может, это все влияние этого места, думаю я, поднимая голову от страниц и выглядывая в окно. Солнце уже пересекло линию крыши, и теперь тень от башни падает на лужайку – у Ненастного Перевала есть собственные солнечные часы, которые в полдень указывают на полукруг западной лужайки, в точности как в книге Вероники. Снова смотрю на страницы и перечитываю последние строки:
«Я знала, что где-то на территории поместья, за Тропой, есть детское кладбище. Туда моя мать ушла в ту ночь, когда она умерла, к могилам матерей и детей, похороненных там».
Если бы я смогла найти эти могилы, это бы стало своего рода подтверждением того, что история Вероники основывается на реальных событиях. Летиция сказала, что я могу гулять по территории, в деревню сегодня спускаться смысла нет, так как воскресенье и библиотека с почтой закрыты. Можно было бы пойти осмотреть Тропу, как назвала ее Вероника, если только она не позаимствовала идею у Центрального парка и в поместье она действительно есть.
Добавляю новые страницы ко вчерашним и подсовываю их под серый камень. Когда снова смотрю в окно, солнце уже скрыло облако, стерев и тень от башни с лужайки. Но я все равно чувствую ее, точно стрелку компаса где-то глубоко внутри, и она зовет меня вперед.
«Прямо сейчас. Выходи».
Я не хочу идти обратно через холл и прихожую, могу наткнуться на Летицию, которая позовет меня есть. Смотрю на окна от пола до потолка и начинаю проверять каждое, откроется или нет. Везде присохла краска и не дает их открыть. Кроме последнего, за зеленой кушеткой. Это стеклянные французские окна с защелкой. Протискиваюсь за кушетку, задевая мягкую пушистую обивку – как будто о ноги потерся кто-то живой.
Дергаю и кручу защелку, боясь, что понадобится ключ или что я разобью окно из-за своего исступленного желания выбраться наружу.
Веронике я рассказала почти всю правду, когда сказала, что сбегала к матери, но не добавила, как я ждала тех открыток, чтобы они вызвали меня к ней. Напряжение внутри копилось и копилось, и иногда я убегала даже до того, как они приходили.
Защелка с трудом, но все же поддается, и я вываливаюсь на мокрую траву, а стеклянные панели за спиной дребезжат так громко, что могут меня выдать.
«Я не заключенная», – напоминаю себе я, но уже бегу по лужайке, и дешевые ботинки на тонкой подошве проваливаются во влажную землю. Из окна лужайка казалась красивым зеленым ковром, но под тонким слоем травы и мха влажная земля засасывает обувь, как на болоте, где ничего не растет. И еще холодно; хотя река и горы купаются в солнце, тепла не чувствуется. Добравшись до границы леса, я оборачиваюсь и вижу, что прошла как раз по тени от башни. Земля под ней, наверное, никогда не видит солнечных лучей, поэтому и остается такой влажной и покрытой мхом – а вовсе не потому, что, как предполагает противный голосок в моей голове, тень Кровавой Бесс убивает все, к чему она прикоснется.
По обе стороны от входа на Тропу стоят каменные колонны, на них – припавшие на передние лапы львы, которые за века так пострадали от дождей и непогоды и покрылись мхом, что стали напоминать горшки с цветами. Мох покрывает и саму дорожку: мягкий зеленый ковер, который пружинит под ногами, выделяя жидкость чайного цвета. Тропа поворачивает то вправо, то влево, будто не может определиться. Думаю, ее так спроектировали, чтобы успокаивать пациентов, вводить их в полубессознательное состояние перед тем, как начать давать психотропы.
По обеим сторонам тропинки выложены огромные, тоже покрытые мхом булыжники, а иногда, через равные промежутки, видны стволы сосен, точно черные рамки между фотографиями, из-за чего мне кажется, будто я впадаю в гипнотический транс.
Оглядываюсь, кручу головой по сторонам, начинаю идти быстрее, ускоряя бег фотопленки зеленых зарослей между кадрами, пока все не сливается в одно пятно: сосны, кустарники и мох, покрывающий все вокруг, который придал упавшим деревьям, корням и булыжникам причудливые формы. Я вижу «львов, тигров и медведей», как поется в одной из любимых
