Последний кайдан - Элла Чак
Я согнула колени и поправила многострадальную юкату. На небе вовсю полыхали стайки улетевших в мир мёртвых фонариков. Золотые искры протыкали сумерки, как пару часов назад глаза-угли врезались в сумрак возле тропы, ведущей на фестиваль. Как я протыкаю стрелами красный центральный круг мишени на тренировках по стрельбе из лука.
– Хатиро! – закричала я в небо с чёрной тучкой, надеясь, что наша с ним дружба не станет посмертным воспоминанием.
* * *
Моё первое воспоминание о тучке – день, когда я встретила ёкая Тэномэ, слепого сгорбленного старика, покрытого струпьями, одетого в лохмотья, с огромными, впаянными в ладони глазами. Он смотрел на маму, вытянув к ней руки, и пускал шипящую слюну, передвигаясь на скрюченных коленях, но как только пересёкся со мной взглядом, убежал в сторону дома семьи Огава.
Над их домом с самого утра зависло чёрное облако. Дул сильный ветер, но облако не исчезало и не двигалось с места. Как ни выгляну в окно – оно там. Я вытянула палец к тучке.
– Мама, будет дождь!
– Неприлично тыкать пальцами. Сейчас же прекрати!
Она сверилась с телефоном.
– Согласно прогнозу, дождя не будет. Опять врёшь?
– Но… там же туча! Она опасная и страшная!
– Нет там ничего. Небо ясное… Веди себя как взрослая! Тебе пять, а ты пальцем тыкаешь! Ни в какую приличную школу не поступишь с такими манерами!
Я умолкла и потупила взгляд, испытывая стыд, что снова довела маму до сдвинутых кривой крышей бровей, и убедившись, что тучу она не видит.
Но ёкай Тэномэ видел тучу. В дом Огава он отправился, ковыляя на согнутых коленках и локтях.
Наутро господина Огаву Кудо-сана обнаружили мёртвым. Мужчина был лишён костей, а органы, кожа, мышцы, жир и всё остальное подверглись сильному разложению. Умер он в ванне, откуда его вычерпали и разлили по банкам вместе с небольшим количеством воды. Остальное спустили в сливную трубу, куда уплыли кусочки кожи, волосы, ногти и зубы. Всё это в итоге засорило водосток, и на улице два месяца разбирали трубы, перекапывая бульдозером участки соседей. То здесь, то там из труб доставали зуб или клок волос Огавы-сана.
В новостях объявили, что пострадавший Огава-сан сорока девяти лет, вероятно, страдал заболеванием костей, а умер от укуса чёрной мамбы – змеи, чей яд разлагает внутренности жертв. Теперь вдобавок к раскопкам службы ремонта водопровода добавилась служба отлова змей. На всё лето были закрыты уличные детские площадки, а горожане перестали ходить в обуви с открытыми пальцами. Из всех магазинов пропали резиновые сапоги и яды против змей и на всякий случай крыс и кротов.
Огаву-сана похоронили с огромным трудом и по особому разрешению, какое оформляют для погибших, например, от взрыва в самолёте. В теле его не было костей, а после кремации очень важно их сохранить, они укладываются в урну по частям. Сначала кости ног, выше – кости головы, и никак нельзя пропустить подъязычную кость. Но у мёртвого мужчины не нашли ни одной.
Похороны без кремации обошлись бы в тридцать тысяч долларов, почти ни у кого в нашем районе не нашлось бы такой суммы. Деньги копились на каймё[49]. Чем сложнее и длиннее имя, тем реже его могут случайно произнести и тем дороже оно стоит.
Мой отец купил себе табличку ихай при жизни. Так можно. Мама часто отворачивалась от таблички в дни поминовения усопших, и я сделала вывод, что она против такого его поступка. Но не из-за предрассудков, а из-за цены на эту вещь.
Чем больше пожертвуешь для храма, тем сложнее имя получишь от монахов. Мой отец не переставал жертвовать, скрывая траты от жены. Иногда мне в голову приходила мысль, что он готовится к смерти, потому что знает точно, что скоро умрёт. Но вряд ли он знал, что умрёт из-за «утопления» в миске мисо-супа.
В детском саду и школе после происшествия в доме под тучей провели дополнительное занятие о том, как вести себя при встрече с ядовитой змеёй. Я сидела на том собрании единственная в обуви с открытыми носками, скучающе поглядывая в открытое окно. На подоконнике восседал Тэномэ, выставив свои ладони с глазами в сторону выступающего, посмеиваясь и роняя слюну на растения в горшках, цветы в которых увяли к вечеру. Я знала, что это ёкай Тэномэ высосал кости из Огавы-сана, которого теперь не могли ни кремировать, ни омыть водой для классического захоронения, ведь он сам стал жижей, разлитой по банкам.
– Пошёл прочь!
Я швырнула туфлю в сторону окна. Она прошла сквозь ёкая, а меня оставили за выходку после лекции в одиночку отмывать три коридора.
Тогда я впервые угодила к детскому психологу, который позже дал моей маме контакт своего знакомого врача Танаки Акиры-сана, который стал её мужем. Меня он учил молчать о ёкаях, с каждым годом всё больше теряя лояльность и терпение, когда из моих уст вырывалось что-то про тучи, смерть и духов.
Как-то раз Акира-сан сказал мне:
– Однажды какой-нибудь ёкай и тебя убьёт. Советую бежать от них со всех ног.
Он был таким же простофилей, как те, кто гонялся за несуществующей чёрной мамбой и не понимал, кто убил Огаву-сана.
6. Нацуми
Стать духом в день мёртвых везёт не всем
Я бежала босиком, потратив два часа на обратный подъём по холму. Небо уже не было синим, оно превратилось в чёрное.
Туча расползлась над крышей дома семьи Накамура.
– Хатиро! – звала я, крича и нарушая покой улицы. – Хатиро!
Я топнула ногой. И стоило мне топнуть, как крыша второго этажа дома семьи Накамура вспыхнула. Пламя ослепило, и я повалилась руками на землю, зажмуривая глаза. Не было никакого взрыва, никакой вспышки. Дом превратился в одну огромную толстую свечу с четырьмя фитилями – очагами воспламенения. Совсем как восковой дом, который я слепила и который Акира швырнул в огонь.
– Хатиро! Хатиро!!! – кричала я, закрывая лицо рукавом юкаты. – Накамура-сан! Пожар! Спасайтесь!
Оторвав рукав юкаты, я завязала его вокруг рта и носа, сделав узел на затылке, и бросилась в полыхающий дом. Горела пока только крыша. Если Накамура-сан крепко спит, он задохнётся в дыму.
Серый дым клубился под потолком. Пожарные датчики взбеленились звуковым сигналом, но вода не лилась, и я не
