Умница - Хелена Эклин
Тут я заметила, что Стелла стоит в дверях кухни в белой рубашке Пита, застегнутой всего на две пуговицы, и вздрогнула от неожиданности. Давно она нас слушает?
– Привет, Стелла-Белла, – сказал Пит. – Поздравляю с первым учебным днем! Скучала по папе? Поэтому надела мою рубашку?
– Я ученая, а это – мой халат, – ответила Стелла и пододвинула к холодильнику стул. Его ножки громко царапнули пол. – Мне нужна моя птичка.
– Я, кажется, ее выбросил, – сказал Пит. Стелла замерла. Я бросила на Пита полный упрека взгляд, а он пробормотал: – Думал, она уже о ней забыла.
Лицо Стеллы помертвело. Она вдруг показалась совсем крошечной и беззащитной в этой огромной мужской рубашке.
– Но это была моя птичка. Я сама ее нашла. – Она повернулась ко мне. – Мамочка, достань ее, пожалуйста, из мусорки. – Я послушно вскочила, но Пит мягко положил руку мне на плечо.
– Она в зеленом баке на улице, – сказал он.
– Значит, я ее достану, – выпалила я и потянулась за резиновыми перчатками.
– Забудь. Я ее выкинул два дня назад, там уже сверху огромная куча нового мусора.
У меня перехватило дыхание. Пит даже не представлял, чем это может обернуться. Я опустилась на колени у раковины, чтобы снять резиновые перчатки с крючка.
– Стелла, все будет хорошо, я достану твою птичку, – задыхаясь, пообещала я.
– Дорогая, – окликнул меня Пит. Я обернулась и увидела перчатки у него в руках. Должно быть, я оставила их не на крючке, а у раковины. – С этим пора заканчивать. – Он скомкал их и сунул в карман.
И тут Стелла начала кричать.
Как-то Пит предложил мне мантру для Стеллы: «Криком ничего не добьешься». Как-то раз я решила ее опробовать. Но Стелла в ответ разразилась таким истерическим плачем, что я понеслась с ней в больницу, в отделение неотложной помощи. Я видела истерики других детей: как они топают, прыгают, визжат, а потом обессиленно оседают на пол. Но Стелла – совсем другое дело. Она заламывала руки и рыдала, словно мать, чье дитя разорвали на кусочки прямо у нее на глазах.
Минуты не прошло, а я уже готова была сделать все, лишь бы ее успокоить. Готова была побежать на пляж в поисках другой мертвой птицы – все что угодно, лишь бы этот крик утих.
Пит пытался что-то сказать, возможно, ту самую мантру, но завывания Стеллы заполнили весь дом, и я не разобрала ни слова. Я встала на цыпочки и сказала ему прямо в ухо:
– Ей скоро плохо станет. Она себе голосовые связки порвет. Дай перчатки, и я пойду к мусорному баку.
Пит отошел от меня. Я понимала: силой я у него перчатки не отниму, если он не хочет их отдавать. Я схватила телефон и начала лихорадочно гуглить, можно ли где-то купить мертвую птицу. Оказалось, что в Великобритании продажа диких птиц запрещена. Но можно было съездить на пляж, прошерстить его, если понадобится, поймать птицу самой и голыми руками свернуть ей шею.
Пит упорно твердил мантру. В прошлый раз я сдалась то ли на тридцатом, то ли на сороковом повторе. Пит же не дотянул и до пятнадцатого. Он опустился на колени и попытался обнять нашу дочь.
– Стелла, родная, все хорошо, детка, все хорошо, – успокаивающе шептал он.
Она в ответ закричала еще громче, неистово размахивая руками.
Меня затрясло, и Стеллу тоже. Ее глаза почернели, превратились в бездонные дыры, рот перекосился. Ее горе казалось поистине экзистенциальным и оправданным. Она будто бы поняла страшную истину: что каждый из нас заперт наедине со своими мыслями, которые невозможно облечь в слова; что каждый из нас одинок.
Пит выпустил Стеллу из рук и стал нервно мерить шагами комнату. Мне потребовалось немало времени, чтобы смириться с тем, что Стелла не любит объятий и прикосновений. Я говорила себе, что это просто ее особенность, вроде нелюбви к сырым помидорам, и ничего больше. Но каждый ее вопль пугал меня. Я думала: а вдруг все куда страшнее? Если она не хочет обниматься, значит ли это, что ей не нужна любовь? Если она не тянется к моим рукам, возможно ли, что она не умеет проявлять нежность? Может, она унаследовала этот ген от моей матери?
Стелла уже сидела на полу, раскачиваясь из стороны в сторону. Я опустилась рядом. Если Стелла меня не любит, думала я, я смогу это принять. Тяжелее смириться с тем, что ждет ее саму, ведь в ней нет кое-чего очень важного. Возможно, она обречена на одиночество и вечно будет…
– Заткнись! – заорал Пит. – Заткнись сейчас же! – Он наклонился и схватил Стеллу за плечи. Ее маленькая рука взметнулась и ударила его по лицу, сбив очки на пол. Он поднял их. Одна линза треснула. – У меня нет запасных. Как я теперь пойду на работу? Черт возьми, черт! – Он ударил по холодильнику с такой силой, что сверху упал плохо закрытый пакет с мюсли, и они рассыпались по полу. Через секунду Пит вылетел из комнаты. Вскоре хлопнула входная дверь.
Стелла судорожно дышала, но больше не кричала. Я тоже никак не могла выровнять дыхание. Меня потрясло, что Пит сорвался, – с ним такое случалось крайне редко, он почти никогда не терял самообладания. Мне нестерпимо хотелось обнять Стеллу, но вместо этого я предложила ей крендельки, от которых она отказалась. Зато разрешила приложить влажное полотенце к ее заплаканным, опухшим глазам.
Как только она затихла, я почувствовала слабость, как после недельного гриппа. Я стала готовить на ужин картошку в мундире с сыром. Буря отступила так же стремительно, как и обрушилась. Теперь Стелла казалась совершенно спокойной, точно криков и не было. Пит прислал эсэмэску. «Чувствую себя ужасно. Брожу, пытаюсь прийти в себя. Как вы там?» «Гораздо лучше. Надеюсь, разбитая линза тебе не очень мешает», – сочувственно ответила я.
Когда картофель сварился, Стелла попросила разрешения поужинать у себя в комнате. Чуть позже я заглянула к ней и увидела, что она ест с большим аппетитом. О птице она больше не заговаривала.
Когда она легла спать, я налила себе стакан воды и села за кухонный стол. Надо мной висел светильник, который Пит смастерил сам после того, как мы съехались в Сан-Франциско, – он взял старую железнодорожную шпалу, прикрутил к ней лампочки и подвесил за цепи к потолку. Получилось одновременно и брутально, и элегантно. Никогда бы не подумала, что такую вещь можно сделать своими руками, но он прошел курс по металлообработке и воплотил задумку в жизнь. Мне вдруг стало грустно от воспоминаний о прежнем Пите, который всегда находил время на свои амбициозные проекты.
Но Стелла – вовсе не проект. Не существовало курсов, на которых могли бы научить, как справляться с ее приступами паники, никто не мог дать четких инструкций. Наконец-то Пит понял, что это не просто детские капризы. Я и сама не знала, что делать, но одно понимала точно: пока мы не разберемся с этими состояниями, пока не поймем их лучше, надо просто быть рядом с дочерью. Ей не нужен специалист. Ей нужны родители, готовые понять и принять ее странность и уникальность.
Пит вернулся примерно через полчаса после того, как Стелла уснула. Я заметила у его губ новые морщинки. И когда они успели появиться? Он обнял меня.
– Прости. Не знаю, что на меня нашло. Сорвался. Теперь ясно, почему ты тогда отвезла ее в неотложку. Непонятно, что вообще делать в такой ситуации.
Я усадила его на диван.
– Вот-вот, мозг в минуту вскипает.
Пит кивнул.
– Но нужно ведь уметь успокоить родную дочь. Мы так мало времени проводим вместе. Я слишком много отдаю Mycoship, а ведь главное – это ты и Стелла.
Я погладила его по волосам.
– Стелла знает, что ты ее любишь, – благодушно сказала я. Мне было важно, что кто-то наконец понял, насколько страшны и разрушительны приступы паники Стеллы.
Когда Стелла родилась, Пит держал ее у себя на груди, под рубашкой, а она посасывала крохотным ртом его мизинец. Как-то раз она потеряла свою любимую игрушку, плюшевую рыбку Санни, и он перерыл весь интернет, пока не нашел точную копию (правда, Стелла все равно заметила
