Искатель, 2002 №1 - Сергей Кузнецов-Чернов
— Дай-ка мне сюда твою добычу, — проворчал Егор, подтягивая с заднего сиденья к себе на колени молчаливого бассета. Убрав длинные уши с ошейника, Егор ощупал широкий ремень, отстегнул пряжку и увидел зеленый глаз индикатора. — Видишь?
— Что это? — взглянула Ольга.
— Радиомаяк. Передатчик. Поэтому магнитола не работала, помнишь?
— Да.
— И поэтому он у нас все время на хвосте висел.
— А сейчас?
— И сейчас где-то рядом. Бежим!
Егор бросил ошейник на заднее сиденье и выскочил из машины, уложив пса на переднее. Но Ольга схватила несчастного Фила за лапы и подтащила к себе. Перехватила длинное туловище, помогая снизу коленкой.
— Оставь собаку! — зашипел Егор. — Через секунду он будет здесь.
— Еще чего, — пыхтела Ольга, уже обегая канаву. — Столько волнений и приключений и все напрасно? Да?
Они оглянулись. Под арку вползал мощный ровный гул немецкого двигателя вместе с ослепительным светом немецких фар.
Автомобили и собаки
Сегодня с утра он имел возможность наблюдать замечательную картинку, озвученную не менее замечательной беседой. Культура отечественная нынче, как балаболит третья власть с утра до вечера изо всех доступных ей рупоров, кучкуется на периферии, в российской, то бишь, провинции, так как изгнана и выкурена она из столицы и полустолицы (отечественная культура то есть) шоу-порно-игорным бизнесом, колдунами и атаманами разнокалиберных конфессий от религии и скользкими латиноамериканскими сказками. Что ж, может быть, так оно и есть, только вот где эти кучки обретаются в этой самой провинции, Бог весть. А картинка выглядела так: папа и мама среднего возраста, а с ними дитя, широкоплечая и толстоногая девица, которой по лицу можно было дать лет двенадцать, а по здоровым телесам и все тридцать. Трое. Тесно стоят на автобусной остановке, внимают главе семейства. Чем не кучка? А? Папа, однако, соловьем заливался, рассказывал про свое путешествие по родному городу после очередной пьянки, когда мужики кучкуются (еще кучка!) с зачерствевшими остатками хилых обедов и паяют на троих. Потом разбредаются по своим берлогам, спотыкаясь, а иногда и падая. Папа рассказывал увлеченно, чуть рисуясь, не без творческого огонька, и — вот что, собственно, привлекло внимание Ключевского — короткие экспрессивные предложения состояли на две трети из махрового русского (какого же еше?) мата. Нет. Конечно, он, Ключевский, был далеко не пай-мальчик в этом отношении и сам мог завернуть так, что в паху жарко становилось, но — к месту, в соответствующих обстоятельствах, остроумно, наконец, или смешно. Но вот так обыденно, рассказывая историю, которая наверняка повторяется еженедельно, если не чаше, рассказывая не только жене, но и дочери… Причем интерес на грубом и похотливом лице дочери был искренним, а смех в соответствующих местах новеллы у всех троих — естественным. И это было самым противным.
Ладно. Какое тебе до них дело? Приехал доживать в эту дыру и доживай. Пей свой коньяк и жуй жвачку прошедших лет. Хорошо еще, что не в форме. Наверно, пришлось бы вмешаться, что-то сказать. Хотя опять же — что сказать? А главное — зачем?
Вот именно — зачем? Зачем он стоит здесь, перед очередным угнанным «жигуленком», едва не опрокинувшимся в разрытую брошенную канаву, в глубине которой мрачно поблескивали обнаженные трубы. Впрочем, да. Это же его теперь работа, угнанные автомобили и пропавшие псы. Тут и хозяин крутится. Не машины, нет. Пса хозяин, лысеющий мужичок с животиком, снизу обтянутым темными джинсами, сверху модной вельветовой рубашкой. Суетится, бегает вокруг капитана, остроносыми туфлями на скошенных каблуках (ковбой, итиомать) месит дворовую грязь. Ноет, перебирая в руках солидный ошейник:
— Разыщите его, капитан. Пожалуйста. Я в долгу не останусь.
Это он о собаке гундит. Кинолог.
— Фил — единственная моя отрада. Радость. Он мне как друг. Да что я… Как… Друг он мне. Настоящий и единственный. Не верите?
Отчего ж… Капитан, кряхтя, осмотрел сиденья и приборную доску.
— Он заметный вообще-то, мой Фил. Мы его Философом назвали. А я уж покороче зову, по-родственному. И порода редкая, капитан. Бассет. Он с щенячьего возраста был невозмутимым созерцателем. Вы знаете, у него одно ухо длиннее, правое, и подпалина светлая в паху. Вам, наверно, пригодятся такие подробности.
Капитан, раздраженно дергаясь, извлекал конечности из автомобиля, затем выпрямился и, выпятив брюхо, долго изучал друга французского бассета Философа. Наконец забурчал:
— Вы что же думаете, я между ног у вашего пса буду лазить? Или уши ему рулеткой замерять?
Мужчина как будто уменьшился в росте, и, несмотря на его бравый наряд, из него полезли наружу все атрибуты стареющего человека: брезгливость, тоска, страх, а пуще всего — безразличие.
— Плохо мне без него будет. Совсем ни к черту. Единственная, так сказать, родственная душа.
— А жена? — Капитан давно уже узрел на коротком толстом пальце широкое вульгарное кольцо. — Жена — не родная душа?
— Фила найдите. Пожалуйста. — Мужчина отвернул лицо от пристального профессионального взгляда.
— Понятно. Красивая, молодая, здоровая. На деньги позарилась.
— Он еще прихрамывает, когда бежит. Но бегать он не любитель. Порода такая.
— А детей нет. Не хочет она детей. Дабы фигуру не испортить. Да и забот с детьми невпроворот. Корми, одевай, мой, стирай. А болезни? Ведь они, говорят, болеют часто, дети. Спать не дают по ночам. Вот и Философа себе завели, чтобы вместе философствовать.
Мужчина вдруг повернул лицо и прямо, не мигая, взглянул в глаза Ключевскому. И такую звериную боль углядел в этот краткий миг Ключевский, что фраза, произнесенная вслед за взглядом, была, пожалуй, лишней.
— Я люблю ее, — еле слышно сказал мужчина. И отвернулся.
— На этом мы, мужики, и горим, — сказал Ключевский ему в спину.
— Послушайте! — почти всхлипнул владелец роскошной машины и редкой породы пса, но так и не завладевший, судя по всему, сердцем роскошной женщины. — Какое вам-то до этого дело?
— Да ладно! — в сердцах бросил капитан. — Все мы одинаковые. И я такой же дурак был. Только вы стары для своей, а я был толст. Один хрен! Держите! — Он протянул собрату свою флягу.
— Что это?
— То, что нужно. И вам, и мне. Глотните.
Мужчина осторожно глотнул.
— Коньяк?
— Он самый.
— Дерьмовый, — констатировал бесстрастно мужчина и глотнул еще.
— В вашем состоянии дерьмовый и нужен, — сказал Ключевский и в свою очередь отпил из фляжки. — А вы знали, что «восьмерка» угнана?
— Нет. Откуда?
— А кто за рулем, видели?
— Нет. Я их и не достал ни разу. Очень хороший водитель, и город знает. Если бы не эта канава, они бы ушли.
— Они? Их было двое?
— Да. И, по-моему,
