Опасная встреча - Эрнст Юнгер
«Мадам, времена, когда можно было предложить помощь и услуги даме, имеющей озабоченный, огорченный вид, к сожалению, давно миновали. Однако и сегодня довольно лишь знака, лишь слова. Вы были так печальны. Пусть эти розы немного Вас подбодрят».
Дюкасс набросал текст так, чтобы в крайнем случае за него ответить: как за приписку благожелательного старшего друга, хотя пребывал в убеждении, что авторство под сомнение не поставят. Он знал склонность Ирен к экстравагантным выходкам, а кроме того, попал в самый удачный момент – момент взрыва.
От природы и общества Ирен получила все дары, гарантировавшие ей счастливейшую жизнь. И если все явно складывалось по-другому, то причина проста: некоторые колесики крутились быстрее, безудержнее, чем шло на пользу целому.
Излишества по многим резонам противоречат счастью и удаче. Даже если забыть, что их не всегда подкрепляют жизненные силы, им присущ вектор, разрушающий наслаждение. Праздничный ужин доставляет удовольствие, если протекает гармонично, в приятной атмосфере, под веселые разговоры. Когда же в нем участвуют любители крепких напитков, шума и ссор, возникает неловкость, будто блюда подают на штормовом море.
А уж если, как у Ирен, с излишествами сопрягается эротика, констелляция выходит скверная. Все, что привлекает общественное внимание, вызывает любопытство, пахнет скандалом, в таком случае может лишь навредить. С этим была связана некоторая неудачливость, злившая Ирен, поскольку оставалась для нее необъяснимой. В мгновения, подобные нынешнему, когда ею овладевало, с одной стороны, гневное возбуждение, а с другой – ощущение пустоты и бессилия, она нередко искала, даже вымогала встречи, всякий раз приводившие к досадному или бесславному концу. Тогда опешивший партнер шел на попятный и игра теряла всякий смысл. А случалось, срывая продолжение романа, вторгались обстоятельства внешнего мира. Приключения походили на лабиринт, где тропинки, вне всяких сомнений, вели за пределы эротической сферы.
Герхард привлек Ирен неслучайно; любовь к провокациям заставляла ее выбирать робких партнеров. Каргане был для нее слишком силен. И во время конфликтов она оставалась зависима от него. Подобные эксцессы случались после его возвращений и раньше; они-то и привели к роману с юным Кокленом, модным тогда в амплуа романтического героя. Графиня множество раз восхищалась им в «Манон Леско», в «Двух сиротах», в «Вокруг света за восемьдесят дней»[26] – не только каждый вечер, но и на генеральных репетициях в театре «Порт Сен-Мартен». Артист являл собою тип, который можно бы охарактеризовать как совершенство смазливости: кукольная фигура и приятнейшие движения – словом, по мнению Ирен, так и хочется съесть. Она умножила число страстных поклонниц Коклена, ежедневно посылала ему цветы и наконец, в таком же расположении духа, как сегодня, отправила безумную записку.
Они мельком виделись два-три раза, а затем договорились встретиться в маленькой гостинице за церковью Мадлен. Обычно приключения молодого человека достигали здесь наивысшей точки, как правило становившейся и финальной. В отличие от спектаклей, в которых он играл и которые предполагали повторные и даже юбилейные показы, приключения его частенько не доживали даже до премьеры. Этим объяснялся и выбор места – безличной, сомнительной репутации гостиницы в роскошном изводе.
Квартал, до того как его разрезали Большие бульвары, обладал особым очарованием. За церковью, похожей скорее на языческий храм, как на островке, кое-что еще сохранилось. Оживленное движение протекало мимо; мастерские ремесленников и магазины без витрин довольствовались немногочисленной, однако верной клиентурой. Вдобавок рядом располагался рынок с его животворящей силой. Подходящее место для укромных встреч. В ресторане маленькой гостиницы «Золотой колокол» насчитывалось всего пять-шесть старательно отделенных друг от друга столов, а на втором этаже имелся ряд комнат. Хозяйкой здесь была мадам Стефания.
Юный Коклен мог не бояться элегантной безличности места, поскольку сам представлял собой образчик безличного любовника – одна из причин мимолетности его приключений. Он походил на фрукт, тающий во рту весьма приятным вкусом, но почти не оставляющий воспоминаний. Ему же личностное, казалось, скорее мешало, вроде неудобного довеска.
В заведении ему не нравилось скорее уж недостаточное убранство. Актер был весьма чувствителен ко всему, что касалось обстановки, – ни в чем не должно просвечивать голое намерение, потребность. Имея нежный, капризный вкус, Коклен легко расстраивался. Идеалом ему служил восторг, порой, хоть и редко, охватывающий актеров и зрителей в театре, – колдовство второй, искусственной природы. Он искал совершенную партнершу по сцене, с кем мог бы болтать, двигаться в приятной атмосфере, как в легком хмелю. Подобно всем, кто стремится к идеалу и вынужден замещать его людьми, он не получал искомого; расчет не оправдывался.
Полнее всего желания его сбывались, когда он уделял безраздельное внимание самому себе. Поэтому в собственной квартире неподалеку от улицы Анжу Коклен рандеву не назначал. Он обустроился там в соответствии со своими склонностями – просто, в английском вкусе, без нагромождений, встречающихся сегодня повсюду. Здесь по утрам, с научной тщательностью приготовив чай, он обычно учил роли, прохаживаясь между двумя зеркалами и выверяя жестикуляцию. У него висел прекрасный портрет Кина[27], которого он почитал и которому стремился подражать, хотя общей у них была единственно безупречность, и то лишь в салонных ролях.
Редкое счастье, когда желание и любовь сочетаются в профессии столь гармонично, что о труде нет и речи. Игра становится жизнью, жизнь – игрой. Молодому актеру помогала также прекрасная память. Прочитав вечером в постели новую пьесу, утром за бритьем он мог продекламировать свою роль, будто она специально для него написана; заучивание не представляло ни малейших трудностей. Возможно, кто-то возразит: как раз легкость наводит на мысль об известной пустоте – но при таком таланте не нанесло ли бы углубление характеров скорее ущерба? Этому соответствовали ожидания, которые Коклен связывал с эротическими встречами: они должны приносить глубокое удовлетворение. И, разумеется, не порождать никаких проблем.
В Австралии есть вид птиц-шалашников, самец у них чудеснейшим образом украшает место тока цветами, перьями, пестрыми камешками, чтобы, когда все, вплоть до последнего штриха, будет готово, ввести туда
