Чешская сатира и юмор - Франтишек Ладислав Челаковский
Я избрал единственно возможный выход: обратив в деньги свое скромное имущество и захватив далеко не скромную сумму из казенной кассы, я уехал в Восточную Боливию и построил там небольшое ранчо; там, вдали от шумного мира, в забвении и безвестности, я наслаждаюсь красотами девственной природы. Ранчо мое процветает и, если на то будет воля судьбы, вскоре превратится в красивое поселение.
Хижину, в которой я обитаю, я назвал «Пэмона».
Перевод Н. Аросевой.
Франтишек Кубка{110}
РАЗБОЙНИК ОДЕСНУЮ{111}
Группенфюреру СС Вальтеру Колю явился черт. Он проник через зарешеченное окно камеры и, не сняв с головы спортивной фуражки, уселся на белый стул подле больничной койки. Черт был одет в короткую кожаную куртку и клетчатые брюки-гольф и на одной ноге имел новехонький туристский башмак. Вторая нога была необута. Строго говоря, то была не нога, а лошадиное копыто.
Черт поднес к козырьку палец правой руки. Так он приветствовал группенфюрера СС, что вышло довольно пренебрежительно. Священник ландсбергской тюрьмы, тюремный врач и адвокат доктор Цайссиг здоровались с группенфюрером куда почтительнее.
— Припоминаете? — столь же небрежно спросил черт.
Вальтер Коль откашлялся и прошептал:
— О да, как же. С детских лет помню. Только тогда вы одевались иначе. Кроме того, вы постоянно дразнились языком.
— Пожалуйста, могу доставить вам это удовольствие, — сказал черт и высунул огненный язык.
Вальтер Коль спрятал лицо в подушки. Он сделал вид, будто хочет спать. Но черт встряхнул его и воскликнул:
— Не притворяйся! От меня не уйдешь!
Группенфюрер СС поднял голову. Черт уже убрал язык и казался теперь не таким страшным. Однако его последующие слова были насмешливы:
— Когда же тебя повесят, Вальтер Коль? Пора! Помнится, ты был приговорен к повешению в тысяча девятьсот сорок шестом году, в Нюрнберге.
Черт спрашивает, когда его повесят! Значит, он не всеведущ. И Вальтер Коль приободрился.
— Доктор Цайссиг говорит, что меня вообще не станут вешать. Хватит с меня и того, что я так долго ждал и столько передумал за эти годы. Теперь я болен, а потом меня выпустят.
— Кто тебя выпустит?
— Генерал Макклой.
— Стало быть, ты не виновен?
— Конечно, господин черт!
— Жаль. А мы-то радовались! Уж и огонек под котелочком развели, и вилы наточили — а он не виновен! Вот тебе на! Но ведь вы же все-таки были начальником главной канцелярии СС и главным комендантом всех концентрационных лагерей Великогерманской империи — я не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь.
— То-то же, друг мой. И в этой своей функции вы распорядились установить газовые камеры в Биркенау, в Майданеке, крематории в Дахау, в Маутхаузене, в Бухенвальде и других местах. Насколько мне известно, вы отдали приказ об истреблении всех жителей варшавского гетто. Особое пристрастие вы питали к медицинским опытам. Вы основали прививочный пункт «Luft und Wasserversuch»[107], отделения по изучению малярии и флегмоны, а также исследовательский институт генетики. Во время ваших опытов умерло много тысяч человек.
— Это были всего лишь поляки и русские.
— Ах вот как! Но они умерли?
Вальтер Коль не ответил.
— Вы любили коллекционировать золотые зубы, которые ваши подчиненные вырывали у людей, отправляемых в печи. Вам доставляло удовольствие перебирать эти зубы в тиши вашего кабинета. У вас образовались целые вещевые склады. Сотни тысяч мужских и женских костюмов, детские башмачки, платьица, игрушки. Вагоны женских волос.
— Я все передал дивизиям СС. На матрацах, набитых этими волосами, спали наши героические моряки в подлодках. Это вам подтвердит сам Гиммлер.
— Вы не солгали. Как раз вчера, когда мой сотрудник прижигал господину Гиммлеру подмышки свечкой, они беседовали на эту тему. Мы, знаете ли, умеем допрашивать — не хуже вас.
— Я болен. Я не согласен ни на какие допросы! И меня уже допрашивали в Нюрнберге.
— Неважно. Допрос никогда не повредит. Скажите-ка, дорогой наш доброжелатель, неужели к вашим рукам так-таки ничего и не прилипло? Генерал Морган на Нюрнбергском процессе утверждал, что вы с Гиммлером поделили между собой какие-то девять миллионов фунтов стерлингов. Мне не хочется переводить эту сумму на германскую валюту. Причем сюда еще не входят дары, преподнесенные вам комендантами концлагерей в виде украшений, золотых часов, бриллиантов и тому подобных предметов. Где вы все это запрятали?
— Справьтесь у доктора Цайссига. Он вам скажет, что я бедный человек. Я все делал по долгу службы.
— Значит, вины на вас нет? А ваша совесть, господин Коль?
— Совесть? Она у меня чиста. Я солдат побежденной стороны. Я сражался на своем посту. Это все выдумали большевики — наказывать побежденных солдат. Просто неслыханно! Поэтому меня освободят. Американцы исправляют нюрнбергские ошибки. Они-то знают, что когда-нибудь мы, побежденные, сможем сослужить им большую службу. У нас есть опыт, есть идеалы.
— Ах так! Что ж, тогда ничего не поделаешь. Я удаляюсь. На нет и черта нет. Будьте здоровы, господин массовый убийца!
И черт вылетел в окно, оставив после себя серный смрад.
Группенфюрер СС Вальтер Коль, державшийся до сих пор стойко, рухнул на постель и стал кричать. Врач смерил ему температуру — она поднялась до сорока. Узнику впрыснули пенициллин.
Две недели к группенфюреру допускались только врачи. Когда же он стал поправляться, сестра ввела к нему адвоката доктора Цайссига. Заключенный был слаб и говорил с трудом. Цайссиг чуть ли не торжественно пожал ему руку.
— Генерал Макклой осведомлялся о вашем здоровье, — сообщил адвокат.
— Когда меня выпустят? — нахмурился больной.
— Скоро, теперь уже скоро, — ответил доктор Цайссиг.
— А мне являлся черт, — вполне серьезно сказал Вальтер Коль.
— Вы шутите? — мило улыбнулся Цайссиг.
— Он сидел вон на том стуле, — добавил Коль, и мороз пробежал у него по спине.
— Это просто галлюцинации. У вас был жар выше сорока. Кого-кого, а вас не нужно убеждать в том, что нет ни бога, ни черта. Эти атавистические представления возникли в вашем мозгу под влиянием горячки. Сейчас вам надо думать только о том, как отсюда выбраться.
— А что, если черт все-таки существует?
Доктор Цайссиг покачал головой.
— Ведь черт боится крестного знамения? — прошептал Коль.
— Так говорят.
— Слушайте, доктор, — Вальтер Коль приподнялся на койке, и
