Чешская сатира и юмор - Франтишек Ладислав Челаковский
Чтобы хоть отчасти применить свои духовные дарования, — или, верней, чтобы спасти хоть несколько божьих душ от погибели, — он основал свой собственный союз св. Фабиана. Этого святого он чтил с особым усердием, может быть потому, что носил его имя. Перед образом св. Фабиана, висевшим у него в комнате, и днем и ночью горела лампадка. Святой этот действительно страшно нуждался в освещении: за исключением подбородка, кончика носа да бельм на глазах, весь его лик был окутан непроницаемой тьмой. И перед этим таинственным образом наш Фабиан собирал свою малую общину для молитвы и перебирания четок, для набожных бесед об испорченности остальных людей и для размышлений о великом благочестии сапожника Фабиана.
Да, малую общину. Она состояла всего из четырех человек. В нее входила прежде всего вдова Шафранкова, воплощение святой простоты; затем девица Воршила, чей румянец с течением времени так разгорелся, что запылал цветом стручкового перца; потом полуглухая старая Дураска и, наконец, совсем глухая старая Барбора, беззубая, с головой в снегу под огромным чепцом и с инеем над глазами.
В тот момент, с которого начинается мое повествование, Фабиан залучил в свое немногочисленное стадо еще одну овечку. Вот как это произошло.
Возвращался он к себе в деревню с поля, где узенькая полоска мака, красиво рдея, звала его своим хозяином. На лице его было написано мирное блаженство. Куда ни обращал он свой взор, все цвело, благоухало, пело, трепетало от счастья, и ему казалось, что природа радуется так — при виде его. Он вступил на деревянный мост, ведший через широкий прозрачный ручей в деревню. И вдруг остановился. На другом берегу, прямо перед хатой тетушки Шафранковой, стояла над кадушкой с бельем худенькая девушка в красной, слегка подоткнутой юбке и, заслонившись рукой от солнца, смотрела в поле. Круглое личико, ямочка на подбородке, щечки будто накрашены, ротик свежий, как цветок гороха; белокурые волосы падают светлым дождем… Фабиан опустил глаза. Но тогда из воды ручья заблестели стройные ножки, исчезая ниже в тени юбки… Он поднял глаза к небу и пошел дальше своей дорогой. А когда через мгновенье — не знаю, по какой причине — оглянулся, то увидел, что хорошенькая прачка стоит в дверях хаты Шафранковой.
На другой день, когда собрался благочестивый кружок, Фабиан, между прочим, спросил Шафранкову:
— Я слышал, у вас в доме живет какая-то девушка?
— Ах, Лидушка-то?.. Это сиротка-племянница. Ко мне перебралась… Ничего не поделаешь! Кормить приходится…
— Похвальный поступок с вашей стороны. Но, милая тетушка, одной телесной пищи мало, — промолвил он с глубокой укоризной.
Шафранкова тотчас поняла свою ошибку.
— Молодая, несмышленая еще, — попыталась она оправдаться.
— Я и говорю про то самое, — настойчиво возразил он. — Девица в том возрасте, когда ангел-хранитель уже не защитит своими крылами. Тысячи сетей расставлены для того, чтобы погубить ее невинность. А ежели она поскользнется, кто за ней перед богом отвечать будет?
На следующее собрание Шафранкова привела Лидушку. Фабиан наградил за это свою последовательницу благодарным взглядом. В тот вечер им овладело необычайное вдохновение. Он читал молитвы к богоматери с таким жаром, голос его так сладко дрожал, глаза с таким упованием вперялись ввысь, что каждое его слово проникало в самое сердце слушательниц и даже у глухой Барборы на щеке заблестела слеза радости, словно росинка на пожелтевшем листе. Когда стали расходиться, он с каждой попрощался за руку, чего раньше никогда не делал. И Лидушке горячо пожал руку.
А после следующего собрания простился еще ласковей: подошел к тетушке Шафранковой, обнял ее и поцеловал; потом поцеловал Воршилу, Дураску, даже сухими губами беззубой Барборы не побрезговал. Наконец подошел с распростертыми объятиями к Лидушке. Но та отшатнулась и закрыла лицо передником. Фабиан опустил руки, слегка покраснел, сердито сдвинул брови, но не сказал ни слова.
На следующем собрании он произнес пламенную речь, в которой обличал человеческую гордыню и тщеславие, доказывая, что телесная красота — лишь не имеющая цены безделушка, которая быстро износится и почернеет, — бренный цвет, за одну ночь увядающий и осыпающийся. Далее он охарактеризовал неутешительное будущее, ожидающее тех, кто, пренебрегая небесным, прилепляется мыслью к мирскому, и нарисовал перед слушательницами картину адских мук, достойную фантазии Брейгеля{56}. Случайно остановившись взглядом во время этой речи на Лидушке, он заметил возле ее рта несомненные признаки подавленной зевоты. Праведный гнев заполыхал в нем неистовым пламенем, и юная грешница получила строгий выговор. На этот раз он расстался со своими верными последовательницами без поцелуев.
Но, несмотря на этот проступок Лидушки и другие ее прегрешения, говорившие о легкомыслии и мирских склонностях, Фабиан продолжал самым ревностным образом хлопотать о спасении ее души. Он велел Шафранковой беречь девушку как зеницу ока, ни в коем случае не допуская малейшего ее общения с другими девицами, а тем более с парнями. Сам же то ласковым, приветливым обращением побуждал Лидушку к добродетельной жизни, то при помощи строгости отпугивал ее от греха. И не ослабевал в своем усердии, хотя единственным ответом со стороны Лидушки было либо равнодушие, либо упрямое противодействие, никогда не уступавшее место детской доверчивости и покорности, на которые он имел полное право рассчитывать, принимая во внимание его отеческую заботу о ней.
Как-то Фабиан зашел посреди дня к тетушке Шафранковой и взволнованным голосом завел такой разговор:
— Голубушка! Нынче ночью ко мне явился святой Фабиан и велел сходить на поклонение Боротинским чудотворным мощам. Я нынче же отправляюсь в этот долгий путь, повинуясь указанию своего святого. И у меня к вам просьба, голубушка! Вернусь я дня через два-три, не раньше. Чтобы злые люди не растащили моего скудного хозяйства, позвольте Лидушке это время ночевать у меня. А чтобы ей было чем время заполнить, я оставил там божественные книги к кое-что закусить. Вы же сами оставайтесь дома.
Тетушка охотно согласилась и вышла вместе с Фабианом, чтобы немного проводить его. В деревне к ним присоединилось еще несколько избранных; они проводили паломника до ближайшего перекрестка. Там он с ними простился, растрогав чувствительных сестер проникновенной речью до слез.
Женщины долго смотрели вслед уходящему, щуплая фигура которого,
