Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
Глухая ночь и день глухой
И ветер свищет над тобой.
Ты получил свое сполна,
Теперь копай, копай до дна.
Кончилась полярная ночь. Деревья почернели — к оттепели примета. Да в коленке мозжит. Солнышко выглянуло, мы и повеселели… Может, и не сдохнем, раз до весны дотянули. Осталось-то нас с полсотни. Все кашляют, дрожат, согреться не могут… доконали нас, из последних силенок живем. А Садилов-зверюга ярится, свирепствует. И такая на меня напала злоба, — взял бы его за глотку, чтоб язык выкатил. Чую, сам погибну, а изведу его. Плоты мы в те поры сплавляли. Работа не больно марьяжная, оступился — каюк, бревнами тебя и накроет. Вот и случилось — Садилова бревном задело и в воду сковырнуло. «Ну, думаю, услыхал господь бог наши моления». Смотрим, всплывает, иуда. Эка промазало. Я тогда оступился нечаянно, его бревном опять и накрыло. Меня самого едва-едва выловил Александр Иваныч, два раза нырял, а Садилова так и не нашли, — должно, унесло, проклятого, под горюч-камень.
«Эх, Филимон, — сказал мне опосля Александр Иваныч, — погорячился ты зря. Потому мертвый Садилов теперь страшней живого. А нам с тобой и вовсе теперь будет крышка. Скажут — с умыслом утопили мы его…» Ровно в воду смотрел. Снарядили было следствие, да только ушли мы с Александр Иванычем… не стали дожидаться намыленной веревки.
Он умолк. Молчал и Родион. Перед ним сидел, нахлобучив на самые брови засаленную солдатскую папаху, в поношенной шинели, пропитанной окопной землей и тиной каторжного торфяного болота, как будто все тот же Филимон, но много старше и много строже. И кто такой этот Александр Иванович? Неужто Лушин-Коростель?
— Он самый, — ответил Филимон горестно. — Скажи, какая недоля у русских людей.
— Горше некуда. — И Родион тихо поведал и про свои злоключения.
— А ты чего теперь делать будешь? Тебе отсюда уходить надо. — Филимон добавил чуть слышно: — Атаман, скажу тебе, мягко стелет. А ежели что не по ндраву — такого даст леща, на всю жизнь скособочит.
Родион не собирался оставаться у «зеленых» и Филимону не советовал.
— Да и какая здесь жизнь — у каждого камень за пазухой. И оружие им для гульбы и шалости….
— О господи! — воскликнул Филимон с злой досадой. — Да ведь и мне, понимаешь, здесь до смерти надоело. Не для того нам сила дадена, чтоб насильничать и охальничать. Пора остепениться. Да только тебе, брат, возраст не вышел. А вот меня, ежели попадусь, опять погонят на край света, а может, и подале, на тот свет.
— На фронте тебя искать не будут. И не найдут, — сказал Родион.
Ветер, как бы промчавшись над вершинами леса, вдруг разрядился всей силой набранного рокота и свиста. А когда стихло, Филимон сказал:
— Верно, Родион Андреич! Спасибо, что надоумил. Умом-то я уж больно сир. На фронте — это точно: семь бед — один ответ. Эх! Все у нас с тобой наперекосяк получилось. Видать, нам одна судьба-планида неразлучная. — Он даже прослезился от умиления и жалости к себе и своему другу.
Как друзья бежали и долго плутали по лесу
Незадолго до рассвета, когда осенний черный мрак встает сплошной стеной, друзья, обманув бдительность заставы, бежали. Они шли без останову десять часов, часто прикладываясь ухом к земле — не слыхать ли погони. Лишь к ночи они решили передохнуть и поспать. Они забрались в пещерку на склоне оврага, — очевидно, в ней жил когда-то отшельник. Филимон закусил из прихваченных скудных запасов, а его друг к еде не прикоснулся, Родиона мутило, он явно недомогал.
Филимон устроил ложе из валежника и опавших листьев и тотчас захрапел, да так мощно, что потревожил летучих мышей, которые с сухим шорохом невидимо проносились под высокими темными сводами.
В голове Родиона смешались воспоминания и думы.
«Вот вы и на свободе, господин полководец! — сказал ему доктор Васильчиков с усмешкой на тугих бритых щеках. — Но свобода-то ваша липовая. Капкан, а не свобода. Да и кто свободен в наши дни? Разве что в лесу среди диких зверей».
«Куда пойдешь из лесу, кавалер? — спросил атаман Козликов. — На фронт? Без документов и сапог?.. Это тебе будет фита-ижица».
«Ага!» — гаркнул городовой бляха 428, и Родион испуганно очнулся. Он весь пылал.
Внезапно в лунном луче, упавшем откуда-то сбоку в расщелину, блеснули зеленые глаза филина. Родион присмотрелся и увидел два большущих малахита на выступе скалы, они излучали во мгле живое трепетное свечение. Луч света, казалось Родиону, переместился и ударил в кучу драгоценных камней.
Загипнотизированный их блеском, Родион смотрел на невиданный костер, который трепетал, мерцал, принимал грозовой оттенок, точно на него ложилась тень, и вновь буйно разгорался.
Каких только камней тут не было: дымчатые топазы; сонные лиловые аметисты; яркие, как весенняя трава, смарагды; меняющие, как хамелеон, окраску опалы; нежнейшая бирюза; аквамарины цвета предзакатного небосвода; розовые и белые жемчуга величиной с ядро грецкого ореха; кроваво-алые рубины и бриллианты чистой воды — эти окаменевшие сгустки слез, — и все это пылало, искрилось, бесшумно буйствовало и рассыпалось каскадами брызг.
Внезапно этот беззвучно клокочущий поток света стал подниматься, как закипающее молоко, и, перевалив через незримые преграды, разлился по всей пещере, наполнив ее сиянием.
Родион растолкал сонного Филимона.
— Смотри! — сказал он ему шепотом. — Смотри! Клад. Блестит как…
Сон мигом соскочил с Филимона.
— Свят, свят. Помстилось тебе. Какой там клад? Стекло это. Никак, занедужил.
— А-а! — сказал Родион, приходя в себя, и провел рукой по горячему, потному лбу. — Может быть. И храпишь же ты…
Филимон засмеялся.
— Это что? Вот Вася Шмонин хропел — это хропел. Поверишь, в Заозерье спит — на Москве слышно. Ну, ложись, Родион. Это у тебя от колготы. Отдохнешь, выспишься, оно и обмогнется. — Он лег и сразу захрапел.
А Родион вновь увидел удивительный костер, из которого вырывались языки пламени, молнии, радуги, озаряя пещеру.
Неожиданно гигантская тень накрыла колдовской костер, он погас; в пещере стало темно. Родион вдруг увидел в своих руках осколки битого бутылочного стекла. Он был ошеломлен. Драгоценности превратились в стекляшки, как только их коснулись его нечестивые руки. Ему сделалось душно, и он шагнул вон из пещеры.
Быстро таяла предутренняя холодная мгла. Она освежила Родиона. Он сделал
