Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
Он вдруг попросил Аникеева пройтись по комнате военным шагом.
— Выше ногу! Тверже шаг! Левой, правой! — командовал он. — Отлично. Шаг на месте! Бегом. — При этом в лице его было такое напряженное выражение, как у охотничьего пса, подстерегающего дичь.
Родион послушно исполнял все его требования, не сомневаясь, что теперь, когда все разъяснилось, испытание надолго не затянется и его возвратят на фронт. Действительно, Васильчиков вскоре прекратил испытание, явно довольный его результатами.
— Вот и хорошо, — весело сказал он, потирая руки. — Можете накинуть халат. Все это до крайности оригинально и, я бы сказал, забавно. Что ж, сударь, что вам сказать?.. Что вы не были контужены — это вы и без меня знаете. А что с вами было — это один бог знает, да и вы, конечно. Но бог сказать не может, а вы не хотите…
Родион сперва оторопел, а потом возмутился.
— То есть как это так? — проговорил он растерянно и тотчас возвысил голос. — Не знаю, я ничего не знаю. Один врач утверждает, что я был контужен, вы отрицаете. Зачем же меня прислали сюда?..
— Молчать! — рявкнул доктор Васильчиков. — Не притворяться! Набили тебе башку дурью, вот на войну и побежал. А дурь от страха не спасает. Атака, гроза, сновидения, обморок — все одного поля ягоды. Кого обманываешь? Себя, только себя, господин полководец! Кто раз здесь побывал, тому дорога сюда не заказана. Через двадцать лет вернешься сюда умирать от голода и буйства. Семейко! — заорал он зычным голосом.
Тотчас на пороге появился служитель.
— В пятую палату его, к неизлечимым Наполеонам и Магометам. Вон его! Вон! — И доктор Васильчиков выскочил в дверь, оставив ошеломленного юношу на попечение служителя Семейко.
Родион был потрясен и подавлен: такого притворства и лицемерия со стороны врача он не ожидал.
А служитель Семейко, полный сострадательного любопытства к бедняге, которого безжалостный Василек загонял к самым отъявленным и безнадежным маньякам, молча и гулко вздыхал, закладывая язык то под одну, то под другую щеку, отчего щеки попеременно вспухали и становились сизо-красными, глянцевитыми, словно у него был кочующий флюс.
Родион Аникеев усмиряет пятую палату
Койки стояли вдоль стен, а посредине комнаты в обширном, пустом пространстве безостановочно расхаживали, бегали, суетились, скакали и прыгали люди, однотипные в своих серо-синих халатах до неразличимости.
Двое, став в позу дуэлянтов, плевали друг другу в лицо; то один, то другой, а то и оба разом кричали: «Ранен!»
Изможденный, седой человек с философской сосредоточенностью ловил правой рукой большой палец на левой, но словить не мог, так как каждый раз подгибал его.
Какой-то человек, приятно грассируя, говорил как бы с трибуны или амвона.
— Вы утверждаете, — говорил он, — что одним из признаков омоложения явилось то обстоятельство, что крыса подняла хвост кверху. Смею вас уверить, мой многоуважаемый оппонент, оттого, что крыса подняла хвост кверху, она не только не помолодела, но даже не стала моложе. Principiis obsta — sero medicina paratur, как говорили латиняне. Противодействуй сначала, потом будет поздно применять лекарство. Но прежде чем начинать спор, установим по совету Вольтера единство понятий. Однако, как говорит Паскаль, взвесим раньше, стоит ли начинать спор. Что мы выиграем и что мы потеряем? Мы не выиграем ничего, а потеряем все. Так не вернее ли будет, коллега, вовсе не начинать спора?
— Нет, врешь! — осатанело закричал другой визгливым голосом, плюясь и брызжа слюной. — Идеже не патриотично. При чем тут крыса? Затемняете суть, яко супостат и язычник. Все от русского корня, все от русского начала, да-с. В суть гляди. Париж кто основал, милостивый государь? Пришли на Сену запорожцы, и основали город, и назвали его «париг», по-русски порог, а по-французски Париж. Яко благодать снизошла. Кто такой Батый? По-русски батя, папа римский, папа Иннокентий, русский человек, шел во главе крестоносцев. Про Царьград и говорить нечего, искони русский. Зевс — значит совесть по-славянски, вот тебе откуда Эллада. Был бог Ра, бог солнца, а он славянского происхождения, от него русский язык пошел: радуга, рана, рать, радость, краса…
— А конокрад? — злорадно спросил картавый спорщик.
— Молчать, дурак! Не веришь? Отрицаешь? Нигилист! Выродок! Бродяга! Воробей, клюющий навоз на всех площадях мира! То-то про крысу шарманку завел. Крыса, рысь, брысь… звериные слова. Будем бить тебя, дондеже не уразумеешь… — И он пустил в противника густопсовый мат.
При виде этой беспорядочной суеты Родион остановился, пораженный оцепенением и страхом.
«Это и есть испытание умственных способностей», — мелькнуло у него, и он почувствовал холод в груди.
К нему подскочил отвратительный горбун и выпалил:
— Я Наполеон. Дай закурить.
Новичок невольно попятился, но служитель Семейко слегка подтолкнул его в спину.
А сумасшедшие с визгом и хохотом сновали и проносились мимо Родиона, словно невообразимая ярмарочная карусель с масками и харями. Эту карусель необходимо было остановить во что бы то ни стало, иначе, Родион это чувствовал, и он так же сейчас начнет бегать, визжать, кривляться и гримасничать. На него напал дикий страх. Не стой за спиной его Семейко, он бежал бы отсюда опрометью, не задумываясь над тем, что прослывет трусом.
Не помня себя, Родион вдруг ринулся на середину палаты и закричал необычайно высоким, петушиным голосом:
— По койкам, черт вас возьми! Считаю до трех. По койкам, или я вышвырну всех вас отсюда.
И тут случилось чудо, как утверждал потом Семейко, — больные вдруг притихли, оцепенели, даже дуэлянты перестали оплевывать друг друга, а горбун быстро побежал к своей койке, семеня длинными ногами и умоляюще бормоча на бегу:
— Тише, ради бога тише, господа! Это губернатор, я знаю, мы пропали.
Семейко побледнел. Хотя больные, забившись по койкам и натянув на голову одеяло, еще не очухались, а новичок, точно укротитель, застыл посреди палаты, но очарование его бесстрашия уже проходило. Чувствовалось, что тишина вот-вот сменится буйством. Напрасно Семейко подавал новичку отчаянные знаки. Обалделый Родион ничего не видел вокруг себя; загипнотизированный тишиной как кролик удавом, он не смел шелохнуться.
Внезапно тишина взорвалась как бомба.
— Узурпатор! — завизжал истошным голосом горбатый Наполеон. — Отдай мне Францию! И Жмеринку тоже, я оттуда родом…
Палата мигом наполнилась безобразной возней, беготней, истерическими воплями, хохотом, воем, ревом.
Страх, который две минуты
