Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич

Родион пересек мост через черную реку с желтыми маслянистыми и чуть подрагивающими тропинками света на поверхности и углубился в темные, неосвещенные закоулки рабочей окраины с деревянными мостками и застоявшимися лужами. Здесь все напоминало ему родной дом, потому что рабочие окраины везде и всюду одинаковы.

Дождь, недавно ленивый и мелкий, припустил во всю прыть и вымочил Родиона до нитки.

Внезапно во тьме блеснул множеством освещенных окон дом с крепостными башнями по краям. Он тянулся за каменной оградой на целый квартал, сияя в ночи огнями.

Сколько, подумал Родион, в этом большущем доме квартир, комнат, тихих и теплых углов, могущих осчастливить любого бездомного человека. Какая нелепость, сказал себе Родион, кругом столько благ, а человек бесприютен.

Незаметно для себя Родион остановился и задумался.

— Проходи, проходи, земляк! Тут стоять не положено, — сказал ему выросший во тьме солдат с винтовкой.

Родион взглянул на него с грустью и сожалением:

— А куда идти? Некуда. Мне бы койку в этом доме на одну только ночь.

Солдат хмыкнул:

— Видать, ты нездешний. Сюды попасть дело нетрудное, а уж выйти отсюда — это как бог приведет. Тут дверь одна — и та на запоре. Острог, понимаешь, тюрьма тут. Проходи, земляк, проходи!

Родион отшатнулся. Его снова — в который раз — обмануло воображение. Он отошел немного, оглянулся на оконца, тускло светившиеся в ночном сумраке, и вдруг обнаружил, что все они взяты в решетку, ему даже померещились лица узников, серые, изнуренные, заросшие.

Эти люди, подумал он, еще более несчастны, хотя у них и крыша над головой, и койка, и горячая похлебка. Увы, у них нет свободы.

Первые уроки по социологии и правоведению

И вновь потащился Родион по ночному городу, валясь с ног от усталости.

Дождь утих, небо вызвездило, но мягкий и нежный свет звезд терялся в черном ночном пространстве.

Родион вышел на рыночную площадь, окруженную цепью ларей. Вокруг было пустынно и дико, лишь изредка мелькнет в сумраке чья-то быстрая, таинственная тень.

Вдруг из темноты вынырнула маленькая, плотная фигурка с костылем на плече, точно с ружьем.

— Стой! Кто такой?

— Солдат, — отвечал Родион с наивным бесстрашием человека, у которого нечего взять и которому, стало быть, нечего бояться.

— Солдат? Ну, тогда с тебя выкуп поменьше. На шкалик четвертак, защитник отечества! Выпьем за твое здоровье, — весело и сипловато пропел мальчишка лет пятнадцати со вздернутым носом.

Из глубины ночи донесся вопль: «Караул! Убивают!» Родион кинулся было на зов о помощи, но паренек схватил его за руку:

— Куда? Это ты брось! Шалишь! Без тебя обойдутся.

— Но ведь там убивают… — сказал взволнованно Родион.

— Чепуха! Сдуру кто-то заорал, — ответил паренек хладнокровно. — Мы мокрыми делами не занимаемся. Откупится. Тоже дуралей, нашел где «караул» кричать. Кто его тут услышит? Разве другой такой же дуралей. Так что гони солдат полтину, не мешкай, потом дороже обойдется. Мишка Хромой плохо не посоветует.

— Дал бы, не жалко. Денег нет, — доверчиво признался Родион.

Мишка Хромой поставил костыль к ноге, оперся на него и с любопытством взглянул на необычного солдата:

— Ты что такой скупой, солдат? Надо же совесть знать, шкет! А обмундирование?

— Обмундирование казенное, — сказал солдат таким тоном, что Мишке Хромому ясно стало — с этого малахольного обмундирование можно снять только вместе с кожей.

— Тогда вступай в нашу шайку-бражку, — предложил вполне серьезно Мишка Хромой. — Днем с костылем, ночью с ножом, а то и с пушкой. Сыт будешь, как Антохина корова. Согласен?

Но солдат, видимо, шуток не понимал и обстоятельно разъяснил, что он тоже человек казенный, как и все то, что на нем и при нем, и прислан на испытание в «Графский сад».

Мишка Хромой присвистнул от изумления. Тотчас из темноты выступили две долговязые фигуры.

— Отвести шпингалета к атаману. Пусть Сашка Гимназист решает, как с ним быть. Шпана, шагом марш!

В укромном, хорошо укрытом от посторонних глаз уголке между ларями горел костер, за которым грелись живописные оборванцы, все больше ровесники Родиона.

Сидя на чурбачке, какой-то малый читал книжку и делал на полях ее карандашом пометки. Это и был атаман Сашка Гимназист. Ему именно и доложил Мишка Хромой. Но атаман строго остановил его:

— Не бренчи, босяк! Соблюдай субординацию. Ты не бандит. Кого привел? Докладывай, да покороче.

— Слушаюсь, ваша честь! Говорит, что солдат. Похоже, врет. Выкупа не платит, в «малину» дороги не знает, ищет «Графский сад» на старом базаре ночью.

Этот болтун умел быть кратким, отметил про себя Родион и перевел взор на атамана. Вероятно, Сашка Гимназист был немногим старше его. В свете костра женственное лицо атамана с низко подстриженными баками отливало медным блеском. А яркие губы слегка кривились в улыбке, — казалось, он едва сдерживается, чтобы не рассмеяться.

— Ты кто такой? — спросил он Родиона.

— Солдат.

— Слишком молод.

— Я доброволец.

— А в тылу воюешь.

— Я с фронта.

— Давно ли?

— Сегодня днем. Прибыл с санитарным поездом.

— Ранен? — спросил атаман гораздо мягче.

— Контужен.

Тут Родион почувствовал странную легкость в движениях и догадался, что висевший у него за плечами вещевой мешок исчез. На грудь ему свесились лямки. Он растерянно оглянулся на оборванцев, смотревших на него невинно, насмешливо и добродушно.

Атаман нахмурился, и лицо его приняло выражение волевое и жестокое.

— Босяк! — сказал он Хромому, не повышая голоса. — Что у солдата пропало? Вернуть немедля. Шкуру сдеру.

Тотчас Родиону подали его вещевой мешок.

— Мы пошутили, атаман! — сказал Мишка Хромой.

— Шуткам мера есть, — ответствовал атаман неумолимо. — На жалкую стезю вульгарных ворюг сбиваетесь. Садись, солдат, отдохни! Обсохни у огня и обогрейся! Под дождем ходил?

— Деваться некуда, — отвечал Родион, подсаживаясь к костру. От мокрой одежды его тотчас пошел пар.

— А здорово ты промок. Небось голодный? Босяки, накормить солдата, живо!

К Родиону потянулись руки со всякой снедью. Ему подали даже жареную плотву в промасленной бумажке, мелкую и костистую рыбешку, которую дядя Митя благодушно окрестил «жуй и плюй».

И пока гость насыщался, хозяин говорил:

— Не думай про нас плохо, солдат! Мы бедных людей не обижаем. В том царстве воровства и грабежа, в котором мы все живем, мы, рыцари с большой дороги, пожалуй, самые честные люди. Вот погляди, настанет утро, сколько здесь, на старом базаре, появится воров. Я говорю не о мелкой шпане, я говорю об акулах, о тиграх, шакалах. Каждый лавочник залезает в чужой карман сотни раз на дню. Каждый домохозяин, каждый фабрикант — это тот же вор. Ибо «собственность — это воровство». А попробуй скажи им, что они воры,