Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
Услышав это имя, Родион обомлел и уставился на солдата во все глаза. И солдат почему-то испугался его взгляда.
— Ты чего? — спросил он подозрительно.
— Маркел Тютькин! Маркел Тютькин! — повторил Родион зачарованно, не веря, что нелепый котенок — полувыдумка, полубред — обернулся вдруг живым человеком. — Ты в тюрьме сидел, Маркел Тютькин!
Маркел Тютькин отпрянул.
— Шутки шутишь, да? — сказал он севшим голосом.
— Да нет, не шучу, — ответил Родион, не понимая его испуга. — Я знал кота по имени Маркел Тютькин. Из-за него людям много горя и слез досталось.
У Маркела Тютькина выступил обильный пот на лице.
— Ты чего? — заорал он угрожающе. — На цугундер, на пушку берешь… — И вдруг сжался, сгорбился, дребезжаще хихикнул и сказал, быстро-быстро хлопая глазами: — Шутник!
Маркел был уверен, что этот придурковатый малый — а как иначе думать об офицере, который добровольно выкрестился в рядовые, — что-то про него пронюхал. А ему было чего бояться. И как преступник возвращается на место своего преступления, так и Маркел Тютькин все юлил вокруг да около и вдруг, заикаясь от страха, признался, что сидел в тюрьме.
— По навету. Я кто буду — трактирный половой, шестерка, и дело мое — обслужить гостя, получить чаевые, стерпеть, ежели гость по харе смажет или еще как — со скуки на все руки. А чтобы с полицией — ни-ни, и думать не моги. Которые номерные, коридорные, дворники там, в кучерах живут — те действительно состоят, — говорил он, то и дело вытирая мокрые губы. — А наш брат кому нужон? В суете да беготне где там чего подслушаешь ай подглядишь. А меня и вовсе господь бог миловал, потому — скудоумный от рождения. Кому я там нужон? — Слово «охранка» он и выговорить не смел и кружился вокруг него, как собака на цепи вокруг своей будки.
С этого дня он стал лебезить перед Родионом, всячески стараясь втереться к нему в доверие. Напрасно ревнивый Филимон предостерегал Родиона:
— Ты с ним поосторожней. Втируша. Сморчок. Мыльный человек — куда хошь пролезет, в любую щель.
Но Родион видел в Маркеле Тютькине безгласную жертву старого режима, загнанного маленького человечка.
Глава тридцать седьмая
Родион Аникеев постигает ту истину, что путь к миру лежит через войну угнетенных против угнетателей
Братание началось стихийно. Сперва русские и немцы осторожно вылезали из своих окопов, что-то кричали, размахивая руками; осмелев, они сошлись посреди поляны, распаханной снарядами. Они ощупывали друг друга с наивным миролюбием дикарей, которые пытаются убедиться в том, что перед ними такие же люди и что эти люди не замышляют ничего дурного и в руках у них нет ни камня, ни ножа. Вот когда Родион воочию уверился в миролюбивом происхождении рукопожатия.
Противники хлопали один другого по плечу и по спине, кричали «Иван», «Герман», весело смеялись, обменивались сувенирами, угощались немецкими сигаретами и русской махоркой.
А вокруг блестел яркий солнечный день, и небо как бы стекало на далекие, загадочные и недостижимые берега, и окопы свои и чужие виднелись так близко, словно их разделяло несколько десятков шагов.
К Родиону подошел немец и, страшно коверкая русский язык, стал спрашивать о каком-то русском солдате, которого не может найти вот уже два дня.
Родион ответил по-немецки, и немец обрадовался.
— Какое счастье изъясняться не знаками и улыбками, — сказал он, снимая каску и поглаживая поредевшие волосы. — А вы хорошо говорите по-немецки. Вы студент?
Родион скромно умолчал о том, что, готовясь стать полководцем, он в свое время изучал языки, чтобы свободно объясняться с пленными.
— А какой из себя солдат, которого вы ищете? — спросил Родион.
— Коренастый такой, ходит вразвалку, как моряк. Он должен был на той неделе пойти в отпуск. Мне сказали, что вчера на заре он получил шрапнель в грудь.
Родион печально вздохнул.
— Мало ли умирает на фронте людей. Мы ждем мира. Говорят, самое мучительное — это ждать. Он не дождался.
Оба опустились на уцелевшую траву, уже выгоревшую на солнце.
— Вы ждете мира, — сказал немец. — У вас революция. А нас перебросят на запад. Вот и все.
— Революция, как ветер, не знает границ, — сказал Родион.
Немец отрицательно покачал головой:
— Нет, мы далеки от революции. — Он снова погладил себя по волосам. — Лезут — как после тифа. Если так пойдет, я могу выйти из войны совсем лысым.
— Это еще не самое худшее.
— Пожалуй! — Немец помолчал. — Эту войну Германия проиграет. Она не в силах драться на два фронта. Мы уже чудом однажды спаслись, когда не стало из чего делать снаряды. Какой-то ученый еврей сумел достать азот из воздуха. Черт возьми, нет такого изобретения, которое люди не приспособили бы для военных целей. Грубый солдафон стреляет из пушки, изобретенной гением. Величайшие открытия служат ничтожным страстишкам пигмеев. Если когда-нибудь ученые откроют лучи жизни, честолюбивые политики и военные карьеристы превратят их в лучи смерти. — Он снова помолчал. — Мы обескровлены. Что будет с нами? Наше поколение проиграет все. Мы до конца жизни будем есть мармелад из бураков и курить сигареты из капустного листа.
— Выиграть войну, проиграть войну — хорошенькую игрушку придумали, — произнес Родион, отвечая своим мыслям. — В конце концов, всякая война — это троянский конь с неведомой начинкой, никогда нельзя знать, чем она кончится.
Но немец не обратил внимания на его злой сарказм.
— А-а, проиграв сегодня, мы выиграем завтра, — сказал он, усмехаясь тонкими, недобрыми губами. — Побежденные никогда не примирятся со своим поражением.
— Получается, как у нас говорят, сказка про белого бычка, — сказал
