История и миф - Юрий Викторович Андреев

Как бы то ни было, совершенно ясно, что помещения, украшенные фресками, имели какое-то особое назначение. По всей видимости, они считались парадными покоями и предназначались для всякого рода торжественных семейных собраний, церемоний, приема гостей и т. п. Не случайно в каждом доме была только одна такая комната.

Великолепным образцом анималистического жанра можно назвать фрески, украшающие одно из помещений сектора В(В2). Здесь изображены шесть больших антилоп африканской породы (Oryx Beissa). Все шесть фигур выполнены в строгой графической манере: контур только обведен черной краской, но не закрашен (только морды животных слегка тронуты коричневым цветом). Однако по силе и выразительности рисунка, по остроте глаза художника и его способности проникнуть в самую суть изображаемого животного эта фреска, пожалуй, не знает себе равных во всем эгейском искусстве. Перед нами вроде бы типично африканский мотив, неведомо откуда взявшийся в творчестве санторинского мастера. Кстати, не единственный в искусстве Феры (в том же блоке В было открыто великолепное панно, изображающее целое стадо голубых обезьян).

В одном из простенков комнаты антилоп была открыта удивительная фреска, изображающая двух боксирующих мальчиков. Все поражает и восхищает в этом произведении: и красота колористического решения, и точно схваченные движения юных боксеров, и удивительное для древнего мастера понимание особенностей детского, еще неокрепшего тела, и в особенности, конечно, тонкая эмоциональная и психологическая окрашенность всей сценки. Из известных мне памятников искусства этой эпохи я бы, пожалуй, поставил рядом с этой вещью только одну египетскую амарнскую фреску с изображением дочерей Эхнатона, которая, однако, на целое столетие позже санторинских мальчиков. Художник явно стремился передать не только портретные черты обоих мальчиков, но и их характеры, индивидуальные особенности их психики. Совершенно ясно, что один из них (правый) более порывист, горяч и, видимо, не столь опытен, как его противник. Он явно младше по возрасту и, может быть, ниже по общественному положению (на это может указывать отсутствие на его теле каких-либо украшений). Маринатос склоняется к мысли, что левый из участников схватки в действительности не мальчик, а девочка, так как его лицо несколько бледнее, чем лицо его противника, но это маловероятно. Обращает на себя внимание необычная прическа боксеров — длинные локоны или косы свешиваются на затылке с, видимо, гладко выбритых голов мальчиков. Спереди оставлено какое-то подобие челки или запорожского оселедца. Сходную форму прически имеют и некоторые другие лица, изображенные на санторинских фресках. Довольно похожие косички на выбритой голове еще и в наше время можно встретить у некоторых африканских народов. Маринатос видит в такой прическе еще один признак ливийского влияния на культуру Феры — Санторина. Однако недавнее исследование австрийца Петера Хайдера сделало эту гипотезу излишней. Ему удалось показать, что прически такого типа были известны на островах Кикладского архипелага, начиная по крайней мере с III тыс. до н. э. Во II тыс. их носили также на Крите и некоторые племена в соседней Анатолии. Любопытно и употребление боксерских перчаток, кстати, впервые на этой фреске и зафиксированное. Сам сюжет кулачного боя в эгейском искусстве почти не встречается. В параллель санторинской фреске можно поставить лишь одну сцену на стеатитовом ритоне из Агиа-Триады, в которой принимают участие взрослые кулачные бойцы, беспощадно избивающие своих партнеров. По духу это две совсем разные вещи.

Интересны, хотя и более привычны, сюжеты фресок, украшающих стоящее особняком помещение между секторами А и Д (археологи условно назвали его «гинекеем»). Две стены этой комнаты были украшены изображениями огромных (во всю стену) морских нарциссов (лилий) (Pancratium maritimum)[43]. На двух других стенах видны очертания нескольких женских фигур, из которых более или менее сохранились только две. Одна из этих дам, видимо, просто прогуливается (возможно, местом прогулки мыслится прибрежный луг, покрытый изображенными тут же цветами). Мартинатос отмечает необыкновенное благородство всего ее облика, в котором достоинство соединено с выражением некоторой меланхолии (последнее трудно почувствовать в репродукции, даже очень хорошей, вероятно, это надо видеть своими глазами). Другая дама (написанная на другой стене) изображена в энергичном движении всего корпуса, изогнутого почти под прямым углом. В протянутой вперед левой руке она держит нечто вроде вуали, которая, возможно, предназначена стоящей тут же рядом третьей даме, от которой сохранилась, к сожалению, лишь часть руки. Художника можно было бы, пожалуй, упрекнуть в некоторой склонности к грубому натурализму, если бы не изящество линий фрески и благородство ее цветового решения. Смысл этой сцены, а также распределение ролей между ее участницами от нас ускользают. Вполне возможно, что художник хотел изобразить некое обрядовое действо, может быть, даже с непосредственным участием божества. Однако никаких прямых указаний на религиозный подтекст в самой картине нет.

Самая ошеломляющая находка за все время работы экспедиции Маринатоса была сделана при раскопках так называемого западного дома, или «Дома адмирала». Это довольно большой жилой комплекс, расположенный под углом к массиву основного квартала на некотором удалении от него. Замечательные росписи были обнаружены в одной из комнат этого дома (на планах она обозначена № 5). Сама комната сравнительно невелика — около 16 м2, но имеет два широких окна и две двери.

Две фрески выдающихся художественных достоинств были обнаружены в двух противоположных углах комнаты. Они изображали двух юношей-рыбаков с большими связками рыбы в руках. Один из них сохранился очень хорошо, другой много хуже. Заметим, что здесь перед нами один из сравнительно редких в эгейском искусстве примеров изображения абсолютно обнаженной человеческой фигуры в бронзовом веке (в бронзовом веке обитатели Эгеиды были несколько стыдливее греков, живших в этих же местах после них, и старались избегать слишком откровенных поз и сцен в своем искусстве). По своим художественным достоинствам — стройности и гармоничности силуэта, изяществу линий — юноша из Акротири может смело соперничать с самыми прославленными шедеврами позднейшей греческой скульптуры и живописи.

В той же комнате на дверном косяке была открыта еще одна довольно необычная фигура девушки в длинном темно-красном одеянии (подобие греческой столы), перекинутом через правое плечо. Маринатос назвал ее «юной жрицей», полагая, что странной формы сосудик, который она держит в левой руке, имеет ритуальное назначение так же, как и его содержимое (Мартинатос думает, что это какое-то кушанье из фиг). Кроме необычного для эгейских женщин костюма жрицы обращает на себя внимание также ее прическа, напоминающая прически боксирующих мальчиков и юного рыбака в той же комнате, и неестественно красное ухо с продетой в него серьгой в