Лоулань - Ясуси Иноуэ
Только один человек после Конкобо отправился в Чистую землю живым. Это был Сэйгэн – в одиннадцатую луну шестого года Тэнсё, через тринадцать лет после Конкобо. Сэйгэну было в ту пору тридцать лет. В летописях храма Фудараку-дзи говорится, что он сделал это ради своих родителей, но какие чувства испытывал он, когда-то провожавший в последний путь Конкобо, записи, конечно же, умалчивают.
Вершина Кобандай. Перевод Е. Хузиятовой
Считалось, что расстояние от Китакаты до деревни Хибара составляет шесть ри[96]. Если выйти из Китакаты в восемь утра, то, даже не особенно спеша, доберёшься до Хибары часам к двум или трём пополудни. Самый трудный участок – за деревней Осио, через перевал с тем же названием, где нужно карабкаться сперва вверх, а потом вниз по каменистой тропе среди скал; впрочем, по ней каждый день проходят вьючные лошади, так что для крепкого, сильного мужчины преодолеть её – дело пустяковое. Вся тамошняя дорога была частью тракта, который соединял Вакамацу с Ёнэдзавой, проходя через Китакату и Хибару. В наши дни, после появления железных дорог, его совсем забросили, но в середине эпохи Мэйдзи, а если быть точным – 13 июля 1888 года, когда мы вышли из Китакаты, на тракте было оживлённо. В окрестностях Хибары обитало много резчиков по дереву, так что поток вьючных лошадей, перевозивших в Вакамацу деревянные заготовки для лакированной посуды, никогда не иссякал.
Мы отправлялись в экспедицию с настроением самым беззаботным, будто на отдых. Я служил тогда в податной инспекции; при этих словах вам, возможно, представляется мелкий чинуша, который безжалостно выколачивает из народа деньги. На самом же деле теперь меня, верно, назвали бы землеустроителем.
В те времена взиманием налогов ведали уездные управы, и они раз в два года измеряли площадь полей в приписанных к ним поселениях, чтобы рассчитать сумму начисляемого налога. Именно это – землеустройство, или, проще говоря, замеры полей, – и входило в мои обязанности в Китакате… впрочем, города Китаката тогда не существовало, а территория, где он находится, занимали села Одацуки и Коараи, между которыми протекала река Тацуки; уездная управа, где я служил, располагалась в Одацуки. Целью экспедиции, о которой пойдёт рассказ, было определить площадь возделываемых земель в нескольких небольших деревнях, разбросанных у подножия горы Бандай с северной стороны.
Со мной отправились двое сослуживцев – Томэкити и Киндзи. Томэкити был старше меня – возрастом уже под пятьдесят, седоватый, щуплый; на него всегда можно было положиться. Тощие ноги, торчавшие из-под подоткнутого подола юкаты, на первый взгляд казались немощными, но на самом деле способны были шагать по горам и долам без устали, так что никому не удавалось за ним угнаться. Киндзи же был молчаливым, мрачноватым парнем лет тридцати. Он тоже ходил в юкате с подоткнутым подолом и плетеных соломенных сандалиях. Я единственный выглядел как настоящий землемер – в узких тёмно-синих рабочих штанах, куртке и с запасной парой соломенных сандалий на поясе.
Хотя я в свои двадцать восемь был из них самым молодым, у меня имелись и знания, и определённый опыт, так как ещё в двадцать лет я работал землемером в Йокогаме у иностранцев. Именно поэтому в управе меня, несмотря на возраст, поставили начальником. Томэкити, разумеется, в геодезии смыслил мало – он сперва пришёл в управу как подённый рабочий, но со временем, помогая в землемерных работах, стал постоянным членом бригады и сам себя уже воспринимал таким образом. Киндзи был новичком, нанятым в Китакате на должность писца специально для этой экспедиции. Почерк у него и правда был красивый.
Наша командировка должна была продлиться дней десять, и, планируя её, мы себя не обидели, отведя достаточно времени на отдых. В первый день требовалось добраться из Китакаты в Хибару; путь был нам хорошо знаком. Сочтя, что, если прибудем на место назначения и не примемся за работу сразу, жители деревни посмотрят на нас косо, мы не торопились, останавливаясь по пути в придорожных чайных, и даже вздремнули в тени деревьев, добравшись до перевала. Наш писарь Киндзи, который за месяц до этого женился, начинал клевать носом всякий раз, как присаживался, и Томэкити постоянно его поддразнивал.
Летняя жара ещё только вступала в свои права, так что, шагая пешком, я быстро покрывался испариной, но на привале сухой ветер холодил кожу. Недаром это время года считалось в тамошних краях самым приятным. В тот год сезон дождей затянулся – вплоть до начала июля ясных дней почти не было. Погода стояла переменчивая, и крестьяне боялись за урожай, но как раз ко времени нашей экспедиции наконец установились солнечные дни, и после долгих недель пасмурной хмури воздух казался особенно свежим, а яркая зелень в долинах и на склонах и высокое, без единого облачка синее небо радовали взгляд, заставляя с удовольствием предвкушать наше путешествие.
До деревни Хибара мы добрались около четырёх часов дня. По пути было одно происшествие – впрочем, едва ли заслуживающее такого названия. Мы спустились с перевала Осио и шагали по дороге вдоль обрывистого берега реки Хибара, когда столкнулись с одетой как паломница женщиной, шедшей навстречу. Она, ничего не говоря, вдруг преградила нам путь и так замерла, что-то бормоча себе под нос. Разобрать её слов мы не могли, но, подходя ближе, прислушались.
– Обратно идите, обратно, туда нельзя… – вполголоса повторяла она.
Уже немолодая, по виду лет сорока, она, как полагается паломнице, была в сером хлопковом одеянии, с такими же серыми нарукавниками и обмотками на ногах, в соломенных сандалиях с гамашами и с колокольчиком в руках. Смуглое, усеянное возрастными пятнами лицо казалось упрямым и недобрым, а взгляд, которым она нас сверлила, был необыкновенно пристальным.
Мы с Киндзи обошли её, не удостоив вниманием, но Томэкити сделать этого не удалось – куда он ни поворачивал, она вставала у него на пути; только после двух или трёх попыток он кое-как проскользнул сбоку и нагнал нас, ворча что-то про сумасшедших, от которых нигде нет покою.
Тем не менее, он, казалось, никак не мог выбросить женщину из головы: мы уже отошли довольно далеко, а Томэкити всё оборачивался назад, приговаривая, что она продолжает на него пялиться и это, мол, плохая
