Лоулань - Ясуси Иноуэ
Перед деревней Хосоно дорога разделялась на две: одна вела к подножию горы Адзума, другая – к подножию горы Бандай, куда нам и было нужно. Свернув направо, мы вскоре оказались у сложенного из длинных бревен моста, по которому перешли на правый берег реки Нагасэ.
С моста наш местный спутник Синсю заметил движущихся по берегу лягушек.
– Вон там, глядите – между большим камнем и тем, поменьше! – воскликнул он, и мы, посмотрев в указанном направлении, действительно увидели целую лягушачью армию – так много, что и не сосчитать. Они не останавливались ни на секунду – каждая, едва коснувшись земли, прыгала снова. Разумеется, выбора у них не было – сзади поджимали остальные; тем не менее, в их перемещении чудились странные сосредоточенность и целеустремленность.
Все мои спутники – и Томэкити, и Киндзи, и Харутаро, и Кумэ, и Синсю – были, казалось, заворожены необычным зрелищем, и некоторое время стояли, глазея на лягушек и обмениваясь удивленными возгласами. Синсю сказал, что весной, когда растает снег, лягушки собираются группами для спаривания, но чтобы всем скопом сниматься с места – такое, мол, он видит впервые. Тут Кумэ заявил, что лет десять назад наблюдал на этом же самом месте сражение между лягушками – должно быть, и сейчас у них случился спор с сородичами выше по течению, вот они и выступили в поход.
– Ладно, пошли уж, – вмешался Томэкити. – Вы тут языками чешете, а дело-то стоит.
Его слова наконец привели нас в чувство, и мы, будто очнувшись от наваждения, продолжили путь.
До Хосоно мы добрались уже после десяти утра. Семь дворов, теснящихся на пятачке между горами Хатимори и Кэнгаминэ, по правде говоря, даже на деревушку не тянули. Располагались они к северу от горы Бандай, в самом узком месте долины, стиснутой с востока и запада другими горными пиками, так что она уже почти напоминала ущелье.
Мужчины здесь по большей части делали из дерева посуду и прочую утварь – в каждом дворе имелась небольшая мастерская, размером с курятник, где стояли простые токарные станки с ручным приводом. Землю обрабатывали в основном женщины: когда мы пришли в деревню, никого из них не было видно – все трудились в поле.
Томэкити вместе с одним из местных жителей отправился на склон за деревней, чтобы получить общее представление о здешних участках, мы же коротали время за разговорами со стариком-лесорубом. Меж тем землю вновь тряхнуло.
Дождавшись возвращения Томэкити, мы собрали мужчин деревни, чтобы обсудить, как будем проводить измерения через несколько дней. После этого мы покинули Хосоно и двинулись дальше. Стоило чуть отойти от деревни, как горы расступились, и перед нами вдруг открылась панорама: широкая равнина, гора Бандай над ней, и протянувшаяся в обе стороны, на восток и на запад, череда невысоких холмов.
Дорога теперь разошлась с руслом реки Нагасэ, вдоль которого мы шагали так долго. Один ри от Хосоно до Осавы пролегал среди густого девственного леса и представлял собой скорее тропинку, чем дорогу; мы проходили места, вроде имевшие названия – например, Киёмогихару и Обути, – но ни единого дома там не было, только обозначения на карте. В Киёмогихаре мы встретили компанию из нескольких мужчин и женщин, спустившуюся с горячих источников на склоне. Это была супружеская пара лет пятидесяти, их младший сын лет пятнадцати-шестнадцати, женщина лет тридцати – сестра жены, а также два парня-проводника из Сиобары – деревни по соседству с Хибарой.
Семья рассказала, что они приехали из Ниигаты поправить здоровье на горячих источниках Каминою, но решили вернуться домой на неделю раньше – в горах творится что-то неладное.
Муж, бледный и болезненный с виду, лишь угрюмо помалкивал, зато жена говорила взахлёб, нервно и с истеричными нотками – её словно распирало изнутри. Она сообщила, что за последние несколько дней в источниках Каминою вдруг резко упал уровень воды, что само по себе было странным, но что ещё страннее – из расщелин в скалах все сильнее шёл белый пар. Из источников Наканою ниже по склону вода не ушла, но уже дня два-три как стала настолько горячей, что и окунуться невозможно. К тому же изнутри горы раздается гул – с каждым днем громче и громче. Нынче утром гудело так, что гора, казалось, вот-вот взорвется, а до и после того – снова трясло. Их семья, мол, каждый год приезжает сюда лечиться, но ничего подобного раньше не видела – уж наверное это неспроста.
– Из тех, кто там был, некоторые испугались, как мы, и тоже решили вернуться. Но мир большой, люди разные – нашлись и те, кто, наоборот, в гору поднимался, – заключила женщина. По её словам, на источнике Каминою оставалось человек тридцать, у Наканою – около двадцати, и ещё столько же – на самых нижних источниках Симоною.
Один из их проводников добавил: мол, уж десять лет люди судачат, что гору Бандай вот-вот «прорвёт», и покуда этого не случилось, но теперь, не ровен час, может и прорвать. А ещё, мол, накануне ночью дождь шёл – а в пруду Нуманотайра воды нет, будто вся впиталась. Оно вроде и страшно – а вроде и ничего, а может, обойдется… да только, наверное, раз уж гора Бандай так раздухарилась, то и впрямь неспроста. Все это паренёк, сильно запинаясь, изложил на местном диалекте. По виду его было непонятно, тревожится он или нет, но именно эта путаная речь и выдавала в нём страх.
– Чур меня, чур! – заключил он и, поторопив спутников, поспешно увел их прочь.
Слово «прорвёт», которое использовал проводник, означало извержение вулкана, когда взрывом сносит вершину горы, и местные жители часто употребляли именно его, говоря про гору Бандай.
От разговора с семьёй торговца из Ниигаты мне стало не по себе, но мысль о том, что мы направляемся к той самой горе, от которой они бежали, меня почему-то не напугала. Меж тем добродушный Харутаро через несколько тё вдруг изрек:
– Давно я живу на свете, но столько змей, как сегодня, ещё никогда не видел. Не к добру…
Надо сказать, я и сам обратил на это внимание, но, будучи в тех краях впервые, не особо задумался: кто знает, может, змеи просто водятся здесь в изобилии. Покидая Хосоно, я
