Фиеста (И восходит солнце) - Эрнест Миллер Хемингуэй
– Пойдем уже.
Бретт направилась к столику. Зазвучала музыка, и мы снова стали танцевать в тисках толпы.
– Ты паршиво танцуешь, Джейк. Лучший танцор, кого я знаю, – это Майкл.
– Он великолепен.
– У него есть сильные стороны.
– Он мне нравится, – сказал я. – Чертовски нравится.
– Я ведь выйду за него, – сказала Бретт. – Забавно. Я неделю о нем не вспоминала.
– Ты ему не пишешь?
– Только не я. Никогда не пишу писем.
– Но готов спорить: он тебе пишет.
– А то! И чертовски хорошие письма.
– Так, когда вы поженитесь?
– Откуда мне знать? Как только добьемся развода. Майкл уговаривает свою мать раскошелиться.
– Может, я помогу?
– Не говнись. У родных Майкла уйма денег.
Музыка стихла. Мы подошли к столику. Граф встал.
– Очень мило, – сказал он. – Вы смотрелись очень, очень мило.
– А вы не танцуете, граф? – спросил я.
– Нет. Я слишком стар.
– О, бросьте! – сказала Бретт.
– Дорогая, я бы танцевал, если бы мне это нравилось. Мне нравится смотреть, как танцуете вы.
– Великолепно! – сказала Бретт. – Как-нибудь еще станцую для вас. Слушайте, а где же ваш малыш Зизи?
– Я вам объясню. Я помогаю этому парню, но не хочу его компании.
– С ним довольно трудно.
– Знаете, я думаю, у этого парня есть будущее. Но лично я не хочу его компании.
– Джейк считает примерно так же.
– Мне от него не по себе.
– Что ж. – Граф пожал плечами. – О будущем его судить нельзя. Однако его отец был большим другом моего отца.
– Ладно, – сказала Бретт, – давай танцевать.
Мы стали танцевать. Было тесно и душно.
– Ох, милый, – сказала Бретт, – как же я несчастна!
У меня возникло ощущение, что мы это уже проходили.
– Минуту назад ты была счастлива.
Барабанщик прокричал:
– Нельзя ходить налево…
– Все прошло.
– В чем дело?
– Я не знаю. Просто ужасно себя чувствую.
Барабанщик напевал под музыку. Затем взялся за палочки.
– Хочешь уйти?
У меня возникло ощущение, что все это повторяется, как в кошмарном сне, – что-то, через что я уже проходил, а теперь должен проходить по новой.
Барабанщик мягко запел.
– Уйдем, – сказала Бретт. – Не против?
Барабанщик что-то выкрикнул и ухмыльнулся Бретт.
– Ну хорошо, – сказал я.
Мы выбрались из толпы. Бретт пошла в гардеробную.
– Бретт хочет уйти, – сказал я графу.
Он кивнул.
– В самом деле? Прекрасно! Берите машину. Я еще побуду здесь, мистер Барнс.
Мы пожали руки.
– Мы чудесно провели время, – сказал я. – Мне бы хотелось заплатить.
Я достал банкноту из кармана.
– Мистер Барнс, – сказал граф, – какой вздор!
Бретт подошла к столику в манто. Она поцеловала графа и положила руку ему на плечо, чтобы он не вставал. В дверях я оглянулся и увидел, как к нему подсели три девушки. Мы сели в его большую машину. Бретт назвала шоферу адрес ее отеля.
– Нет, не подымайся, – сказала она у отеля.
Она позвонила, и дверь открыли.
– Серьезно?
– Да. Пожалуйста.
– Доброй ночи, Бретт, – сказал я. – Жаль, что тебе паршиво.
– Доброй ночи, Джейк. Доброй ночи, милый. Больше я тебя не увижу.
Мы поцеловались в дверях. Она оттолкнула меня. Мы поцеловались снова.
– Ох, не надо! – сказала Бретт.
Она быстро развернулась и вошла в отель. Шофер отвез меня на квартиру. Я дал ему двадцать франков, он коснулся козырька и сказал:
– Доброй ночи, сэр. – И уехал.
Я позвонил в колокольчик. Дверь открылась, я поднялся по лестнице и лег в постель.
Книга 2
• ГЛАВА 8 •
Я снова не виделся с Бретт, пока она не вернулась из Сан-Себастьяна. Она прислала мне оттуда открытку. На открытке был вид Кончи[46] со словами:
«Милый. Очень тихо и спокойно. Люблю всех ребят. БРЕТТ».
Не видел я и Роберта Кона. Я слышал, Фрэнсис отбыла в Англию, а от Кона получил записку о том, что он уезжает за город на пару недель, еще не знает куда, но хочет выдернуть меня на рыбалку в Испанию, о чем мы говорили прошлой зимой. Он писал, что я всегда смогу связаться с ним через его банкиров.
Бретт уехала, Кон меня не донимал, я с удовольствием не играл в теннис, работы было невпроворот, я часто ходил на скачки, обедал с друзьями и засиживался в конторе, заготавливая впрок материалы, чтобы потом доверить секретарше, когда мы с Биллом Гортоном отчалим в Испанию в конце июня. Билл Гортон прибыл, остался у меня на пару дней и уехал в Вену. Он был в отличном настроении и сказал, что Штаты чудесны. Нью-Йорк чудесен. Театральный сезон был бесподобен, как и целый выводок молодых полутяжеловесов. Любой из них вполне мог подрасти, набрать весу и скосить Демпси[47]. Билл был очень счастлив. Он сделал уйму денег на своей прошлой книге и намеревался сделать еще больше. Мы хорошо провели с ним время в Париже, а потом он уехал в Вену. Он возвращался через три недели, и мы собирались в Испанию – порыбачить и на фиесту в Памплоне. Он написал, что Вена чудесна. Потом прислал открытку из Будапешта: «Джейк, Будапешт чудесен». Затем я получил телеграмму: «Буду в понедельник».
Вечером понедельника он заявился ко мне на квартиру. Я услышал, как подъехало его такси, подошел к окну и позвал его; он помахал мне и стал подниматься по лестнице с чемоданами. Я встретил его на лестнице и взял один чемодан.
– Ну, – сказал я, – слышал, у тебя вышло чудесное путешествие.
– Чудесное, – сказал он. – Будапешт совершенно чудесен.
– А как там Вена?
– Не ахти, Джейк. Не ахти. Я был о ней лучшего мнения.
– А конкретнее? – Я доставал бокалы и сифон.
– Надрался, Джейк. Я надрался.
– Как странно. Лучше выпей.
Билл потер лоб.
– Удивительное дело, – сказал он. – Не знаю, как так получилось. Раз – и получилось.
– Надолго тебя хватило?
– Четыре дня, Джейк. Хватило всего на четыре дня.
– Где ты был?
– Не помню. Написал тебе открытку. Это помню отлично.
– Делал что-то еще?
– Даже не знаю. Возможно.
– Продолжай. Расскажи об этом.
– Не вспомню. Расскажу все, что вспомню.
– Продолжай. На вот, выпей и вспомни.
– Кое-что могу вспомнить, – сказал Билл. – Помню что-то о боксерском матче. Грандиозном венском матче. Там был ниггер. Ниггера помню отлично.
– Продолжай.
– Чудесный ниггер. На вид как Тигр Флауэрс[48], только в четыре раза больше. Внезапно все стали чем-то бросаться. Но не я. Ниггер как раз уложил
