Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский
— Что ж, так на морозе и будем? — Петр вопросительно посмотрел на собравшихся. — Это неаккуратно.
Ему ответил Афонька, в этот день почему-то выпивший меньше обычного. Он тряхнул шапкой и скосил глаза на еруновские окна.
— Десятку платим за сборную, да нашему князю не угодно еще впустить нас.
Его поддержали недобрым смехом:
— Боится, навоняем ему!
— Чистюля начальник-то у нас.
— Гляди, еще по выбору впускать будет!
Над толпой всплеснулся смех. Афонька шагнул на крыльцо и дурашливо крикнул:
— Начальник! Впустишь или еще померзнуть прикажешь? Из сеней высунулся сам Ерунов. Стрельнув острыми глазками по Афоньке, он тотчас же осклабился:
— Давно готово все… За нами дело не встанет. Идите.
— Ну, то-то! — Афонька широко шагнул через порог, отодвинув хозяина плечом в сторону.
Петр шел на это собрание с волнением. Это был его первый самостоятельный шаг по тому пути, о котором думал по дороге сюда. Мысли о революции в деревне были крылаты и бесформенны, и теперь он опасался, что Дворики расхолодят его пыл. Но отступать было некогда.
Ввалившись вместе со всеми в избу, Петр со смехом полез за стол:
— Ну-ка, посидеть на месте начальника разрешите. Поумнеть хочется.
Он подмигнул Афоньке и взглядом пригласил Артема и Степку следовать за ним. Ерунов топтался около стола, норовя заслонить усевшихся за столом людей от собрания, но его отсунул Митька:
— Подайся-ка! Это место меня двадцать лет дожидалось.
Кругом засмеялись, а Митька, развалившись на скамейке, приналег грудью на стол.
Обиженный Ерунов растерянно оглянулся и громко спросил:
— А по поводу чего? Что за нужда в собрании?
Его вопрос заставил всех насторожиться. Смех погас, и собравшиеся вопросительно переглянулись. Только Митька не утерял дурашливого тона. Он оглянулся на Ерунова и оскалил зубы, сахарно мелькнувшие в черном полукружии усов:
— Тебя исповедуем, как делами правил. Понял? А потом награду дадим. Ты чего хочешь-то, крестик иль медаль?
— Ему похвального листа на спину хватит, — строго выговорила Лиса, и непонятно было, шутит она или всерьез хочет награды своему недругу.
Петр постучал по столу карандашом.
Собрание вели по всем правилам. Избрали президиум, Петра общим согласным гулом утвердили председателем, а Степку секретарем. Петр впервые произносил речь. Когда он слушал ораторов в армии, в Петрограде, ему казалось, встань он на трибуну, и у него найдутся такие же яркие, понятные и зажигающие слова, но сейчас он в волнении расправил воротник, не зная, с чего начать. Хотелось сказать обо всем — о войне, о революции, о земле, о тысяче мелких крестьянских нужд, из которых сотканы неразбериха и тягота жизни, которую ломает революция. И неожиданно для себя он сказал просто и коротко:
— Товарищи, мы хотим установить советскую власть. Нам тоже пора прогнать всяких… этих… лизоблюдов, чтоб на точке общей власти. Отсиживаться нельзя, мы не на месяце живем, а на земле и должны делать общее дело революции, как диктует советская власть и товарищ наш Ленин. Наперед всего выбрать надлежащего комиссара, чтобы он был в курсе, увязался с волостью и так далее. Я думаю, всем понятно?
Он торопился, боясь, что внимание собравшихся истощится.
— Значит, первый вопрос у нас — это снять с должности гражданина Ерунова, как выбранного при продажной власти Керенского, и посадить на его место своего. А второе — это то, что есть слухи, как бы у нас не было сражения с Бреховкой. Там собираются силы для погрома Двориков, чтобы смести нас с лица земли. Мы должны…
Но его перебили. Упоминание о Бреховке было спичкой в куче просохшей соломы. Все сразу загалдели. Поднявшийся с места Артем долго не мог выговорить ни слова: гомон все возрастал, и окрики Петра, колотившего по столу кулаком, были бессильны прекратить галдеж.
Артем надул губы и во всю силу своего необъятного голоса выкрикнул:
— Стадо!
Все, как подстегнутые кнутом, обернулись к столу.
— Стадо! — гремел Артем. — Что вы криками сделаете? Думать надо и действовать. Куда мы отсюда пойдем? Сумками трясти? А народ теперь растревожен, его ничего не стоит натравить на любое дело. Вот во что вникнуть надо! А если мы будем только ругать бреховцев да друг дружке кулаки показывать, то они нас не испугаются.
Недавнее оживление сменилось мрачным безмолвием.
— Петра вам верно говорил. Нам нужна власть, надо нам всем соединиться, чтоб принимать какие-нибудь меры. И я думаю, не надо путать два дела в одно. Давайте власть изберем, а тогда и о другом примемся говорить.
Артем сел, отирая рукавом пот с побледневшего лица. Петр раскрыл рот, чтобы поставить вопрос «на голоса», но его перебил Ерунов. Потолкавшись среди людей и пошептавшись с кем надо, Ерунов оправился от первого натиска и обрел всегдашнее ядовитое спокойствие. Оскалив острые зубы, он подошел к столу и умильно заговорил:
— Граждане! Я не против власти. Ясно, что раз власть сменилась там, — он ткнул пальцем в потолок, — то надо и нам менять запряжку. Я ли, он ли, какая разница? Раз по форме так диктуется, то и спорить нельзя. Но я об погромах хочу высказать. Говорят, Бреховка нас хочет громить. А кто твердо об этом знает? Все слухи одни. Пужать людей вредно. Надо выяснить все добром. Пойти, кому мы доверим, и сговориться с людьми. Может, все это и пустяки, а мы народ булгачим, горло дерем, голос свой показываем. — Ерунов недобро глянул на Петра, и в голосе его дрогнула угроза. — Все в милые лезем, народ уговариваем, а пользы для дела нисколько. Такие храпцы, у кого за душой ничего нет, они, конечно, и на погром польстятся, а кто хозяйственный, жизнь до тонкости провидел, у того и взгляд другой. Вот я что предлагаю. А народ расстраивать, пужать — это не дело.
Настроение круто изменилось. Речь Ерунова вызвала сочувствие, слушатели согласно кивали ему головами, и Петр зябко почувствовал, что они за столом сидят без права, что еще одно мгновение — и их с насмешками выгонят. С огромным напряжением он подавил минутную слабость и, стиснув зубы, исподлобья окинул внутренность избы.
— Гражданин Ерунов, прошу замолчать. Я вам слова не давал. Товарищи, значит, по Ерунову выходит, мы врем,
