Восставшая из пепла - Николай Ильинский

— Тут все, — подала ему узелок Авдотья Саввишна. — А это кусочек хлеба и старое сальце, еще отец засаливал…

— Пригодится, — небрежно сунув в карман брюк деньги, а в карманы пиджака рассовав хлеб и сало, Оська поцеловал мать в щеку, резко отстранил протянутые к нему ее руки и поспешил на крыльцо, стараясь не скрипеть дверью.

Небо было еще залито перемигивающимися звездами, среди которых выделялись серебристый шар Стожар и перекинутый ковш Большой Медведицы, из которого, казалось, сыпались большие и маленькие звезды.

От речки тянуло приятным холодком, пахло увядающим садом. Оська еще раз коснулся дрожащей руки матери, шагнул с последней ступеньки крыльца и потонул в густых сумерках. Авдотья Саввишна долго стояла и прислушивалась к его шагам. Сердце ей подсказывала, что сына она больше не увидит.

Оська в то время крался вдоль изгородей: ему бы только выбраться незаметным на околицу. И уже почти на окраине села во тьме он вдруг различил силуэт человека, схватился за пистолет.

— Ой, кто тут?! — услышал он очень знакомый голос, которым спрашивали каждый раз, когда и он, Оська, и другие ребята забирались в сад, чтобы обтрусить яблоню или грушу.

— Никто, — непроизвольно обронил он.

— Как это никто? — приблизилась к Оське Власьевна. — Я же тебя, ирода, сразу узнала, Оська!.. С войны вернулся, да? То-то обрадуется Авдотья, мать твоя!..

— Не ори! Какой тебе Оська, старая ведьма, — попытался изменить свой голос он, но это плохо у него получилось. — Бродишь по ночам!.. Чего, спрашивается?… Ведьма и есть ведьма!..

— Типун тебе на язык! — обиделась Власьевна, а потом уже мягче с жалобной ноткой добавила: — Я умирать собралась, Ося… В грудях что-то так болит, так болит… Прямо колет!..

— Ты знахарка, других лечишь, как можешь болеть!

— Других лечу, а вот сама… Коли б так было, то доктора никогда не хворали бы… Умирают и они!.. Бог всем определил, сколько жить и когда умирать… Я вот ночами не сплю, хожу, может быть, скоро и не буду ходить…. Постой, Оська, как же так, говорили, что ты с немцами в ихнюю Германию убежал, а ты тут слоняешься? Аль прячешься от кого?

— Молчи! — он сделал шаг к старухе, ухватился за два конца платка под ее подбородком и стал с силой, но медленно натягивать. — Имей в виду, Власьевна, если начнешь звягать, что видела меня, задушу! — узел все крепче сжимал горло старухи, она начинала задыхаться, судорожно хваталась за руки Оськи, стала даже хрипеть.

— Ося, Ося, — вместе с хрипом вырывалось у нее изо рта. — Не губи безвинную… Ося! Не бери на себя грех….Ой!..

Он отпустил концы платка.

— Видела меня?

— Упаси Господь, не видела и не слыхала!

— И не увидишь, если пасть раскроешь! — погрозил он и отпустил старуху, которая со страху повалилась спиной на изгородь. — Вставай и марш домой, а то… — замахнулся он кулаком. — И чтоб ни звука!..

Откуда взялись силы, откуда появилась прыть, Власьевна, как перепуганная кошкой мышь, шмыгнула в свою хату, которая была рядом, стукнула щеколдой, железным засовом и только тогда ноги его подкосились, она села на пол в сенцах и беззвучно заплакала, вздрагивая всем телом. Остаток ночи она провела в кошмаре, вздрагивая при каждом шорохе мыши, при цирканье в захламленном подпечке сверчка. Лишь когда солнце стояло уже высоко, обнимало и грело своими лучами и село, и улицу, и сад, и дом, Власьевна пришла в себя и даже подумала: а чего мне бояться, и так все равно умирать скоро! Она взяла ведро и, как обычно, поплелась к колодцу-журавлю зачерпнуть свежей водицы. Сама она из глубокого колодца ведро не поднимала, силы не те, но кто-то всегда бывал здесь и помогал ей. Ведра воды ей вполне хватало на день.

Увидев у колодца баб, которые по привычке судачили о том о сем, а в общем и целом ни о чем, Власьевна, страшно боясь проговориться о ночном происшествии, закрыла ладонью рот. Поздоровалась она лишь кивком головы.

— Власьевна, у тебя никак зубы ломит? — удивилась одна из женщин. — Так у тебя же их там раз-два и обчелся! Десны разболелись или как?

— Самогоном смочи и пройдет! — посоветовала другая.

Власьевна снова лить кивнула головой. Ей вытащили воды, и она собралась уже уходить, но ее язык смолоду был так устроен, что он всегда был впереди ее мыслей, промолчать она не могла, если бы даже это грозило ей адом. Постояв минутку, прислушиваясь, о чем беседуют бабы, она, не отнимая ладони ото рта, глухо заговорила:

— Ирод! Такого нагнал страху, такого страху…

— Это ктой-то?

— Про это я не скажу… Задушить грозился! И уже душил, да Господь спас… Спустился с неба, весь светится, и спас, а то бы… Зачем бы мне теперя вода!

— Кто душил, Власьевна? — бабы тут же обступили старуху, отставив в сторону ведра и коромысла. — Какие ужасы ты нам рассказываешь!.. Или во сне что пригрезилось?

Власьевна оторвала, наконец, ладонь ото рта, испуганно оглянулась вокруг и вкрадчивым голосом стала изливать свою душу.

— Не могу сказать кто… Он, ох!.. Порешит меня! — погрозила она кому-то пальцем. — Ирод-и все!.. Но я сразу узнала его… по голосу… В темноте лица не видно, но голос!.. Я же его, ирода Оську, с измальства знаю, — она сама не заметила, как в запальчивости проговорилась и снова закрыла ладонью рот. — Бес попутал! — промычала она. — Бес!

— Какого Оську?!

— Уж не свиридкиного ли? Сына старосты?

— Так ты его видела?

— Рассказывай!

— Никого я не видела, говорю как на духу… Может померещилось мне, — Власьевна подняла свое ведро и быстро, насколько позволяли ей года и здоровье, пошла по улице, озираясь по сторонам. Она на чем свет стоит проклинала себя и свой неуемный язык, грозясь отрезать его ржавым ножом.

Но слово не воробей: уже спустя полчаса взбудораженная такой новостью Татьяна Крайникова вошла в сельсовет.

— Аня, ты слышала! — с порога воскликнула она. — Оська Огрызков объявился… Власьевна ночью видела его… Крался по улице в темноте… А теперь, наверно, прячется где-нибудь на истопку… Вот гад!

— Ну, если на чердаке, то хорошо, — встревожилась Анна и тут же стала крутить телефонный аппарат, довольная тем, что наконец-то у сельсовета имеется такая быстрая связь, как телефон.

А в полдень, когда Виктор еще искал на плесе Серединки колокол, к дому Огрызковых подъехала грузовая крытая автомашина. Из нее выпрыгнули три милиционера, не считая водителя и, видимо, старшего, который, не спеша, вылез из кабины, давая подошедшим ротозеям вид даже своей походкой, что он солидный чин с погонами старшего сержанта милиции на