Мама, держи меня за капюшон! - Людмила Лаврова
В школе история повторилась. Белые гольфы не доживали до конца уроков, косички превращались в спутанный колтун, но это не мешало Маше учиться лучше всех в классе и быть заводилой. Уши у нее были уже не такие оттопыренные, и мальчишки бегали за Машей, готовые не только таскать ее портфель, но и выполнять все, что она прикажет.
Приказывать Маша не любила. Она вообще считала, что человек должен быть вольной гордой птицей и делать только то, что ему нравится. Мама Маши такую ее философию не то чтобы одобряла, но и спорить особо не пыталась. Понимала, что переупрямить дочь у нее все равно не получится.
Она избрала совершенно иную тактику.
Все, чем бы ни пожелала заниматься Маша, подвергалось безжалостной критике.
– Гитара? Машенька, у тебя будут пальцы болеть! И вообще! Что это за инструмент для девушки? Давай рояль?!
– Нет! – Маша топала к отцу и получала гитару, с которой дневала и ночевала в обнимку, пока на кончиках пальцев не появлялись мозоли.
– Китайский? Машенька, это довольно сложный язык. К тому же, преподавателей, способных научить хоть чему-то, пока мало. Не популярный он.
– Это пока!
Маша снова обращалась к отцу, и он находил ей преподавателя.
– Юридический?! Машенька, а ты уверена?! Все-таки профессия сложная, а ты у нас девочка творческая…
– Мам, я решила!
Ей было невдомек, что все вопросы, связанные с ее желаниями, родители обсуждали еще до того, как она что-то там для себя решала.
К сожалению, те, кто так любил ее, ушли слишком рано… Сначала отец, а потом и мама… Маша, которая жила с бабушкой все то время, пока родители боролись в госпитале за свою жизнь, старательно училась на «дистанционке» и даже подумать не могла, что останется одна так рано…
На выпускной она не пошла. Забрала свою заслуженную медаль и поехала на кладбище.
– Вот! Я это сделала, мам… Пап… – Маша вынула из коробки свою награду. – Медаль эта не моя… Она ваша! И вы за меня не волнуйтесь! Я справлюсь! И за бабушкой присмотрю! Все у нас будет хорошо! Я обещаю…
Обещание она сдержала.
Бабушка, которая совсем сдала после ухода единственного своего сына, благодаря шилу, которое сидело у Маши в тех местах, о которых в приличном обществе упоминать не полагается, снова воспряла духом и решила, что ей есть для кого жить. Ведь как можно было оставить без присмотра девчонку с таким характером?! Немыслимо! Глаз да глаз нужен!
Она так же, как и Машина мама в свое время, пыталась привить внучке хоть немного женственности, но эти попытки не увенчались успехом. Меняться Мария совершенно не желала. Единственное, в чем она пошла на уступки, так это в том, что, по-прежнему любя нежно джинсы и кроссовки и признавая их единственно удобной и приемлемой для себя одеждой, по просьбе бабушки иногда сменяла их на деловой костюм.
В общем, девица из Маши была так себе. Краситься она не любила, волосы хоть и носила длинные, но либо безжалостно скручивала их в небрежный пучок, либо заплетала простую косу.
Во сне же волосы ее, пока Маша мчалась через лес, развевались на ветру и цеплялись за какие-то колючие ветки так, что ей приходилось то и дело останавливаться, чтобы сохранить хотя бы часть из них.
Звери, когда она это делала, почему-то оставляли ее в покое и смирненько сидели рядом, ожидая, пока она разберется со своими космами. Но как только Маша подбирала юбку повыше, готовясь к очередному забегу, звери радостно начинали завывать снова, предвкушая погоню. Они хватали ее за пятки, за кружевной подол, и Маша брыкалась, как иноходец, вопя на весь лес:
– Помогите, люди добрые! Они меня съедят!
Звери, впрочем, есть Машу не торопились. Им, видимо, было куда интереснее гонять ее по лесу и слушать, как она вопит, забавно повизгивая на высоких нотах в тот момент, когда острые зубки преследователей хватали ее за щиколотки.
Маша, наверное, так и проскакала бы по лесу до утра, если бы не зима. Одеяло, которое она безжалостно пинала все это время, все-таки сползло на пол, и Маше стало холодно. Спать сразу расхотелось, а по лесу гонять – тем более. То еще удовольствие по холоду-то!
Продрав глазоньки, Мария прислушалась к тому, что творится в реальном мире, и чуть не подскочила от ужаса.
Кошмар продолжался.
Заунывный вой, который слышала она во сне, никуда не делся. Где-то совсем рядом звери выводили дуэтом такие рулады, что Маша невольно подобрала под себя длинные свои ноги и потянулась за одеялом.
Впрочем, руку она тут же отдернула. Одеяло лежало на полу. А мало ли, кто там притаился под кроватью?!
В комнате было темно, но шторы, которые Маша забыла задернуть вечером, пропускали свет фонаря, охранявшего двор. Девушка, прислушавшись к вою, который то ослабевал, то вновь набирал силу, проснулась окончательно и потянулась за телефоном.
– Ох ты, елки-палки! Два часа ночи! У этих зверюшек совсем совести нет!
Почему-то возмущение придало ей храбрости, и Маша уже без раздумий потянулась к одеялу, закуталась в него и принялась ждать, пока вой, не дававший ей покоя, утихнет.
Можно было бы, конечно, позвать бабушку и наябедничать ей на творившееся безобразие, но Маша сама проводила ее накануне на вокзал, посадила в поезд и даже помахала вслед, радуясь тому, что почти месяц ее «старушка» будет отдыхать в санатории, поправляя свое здоровье. Мера эта была вынужденной, так как Марии предстояло сдавать сессию, а бабушка обычно в это время волновалась за нее так, что дело доходило до больницы.
Маша клятвенно заверила бабулю, что будет давать ей отчеты о полученных оценках, и уговорила уехать на это время из города.
– Пока ты здесь, я буду волноваться за тебя, а не думать об учебе. Поезжай, бабуленька! Вернешься, а я уже все сдала! Красота же!
Аргументы были так себе, но бабушка согласилась.
И Маша обрадовалась. Одна оставаться Мария не любила, но понимала, что будет гораздо лучше, если никто не будет ахать над душой, пока она готовится по ночам к сдаче экзаменов в обнимку с кофеваркой и гражданским кодексом.
Она потянулась было за учебником, валявшимся тут же, на кровати, но вой, вместо того чтобы утихнуть, стал почему-то настолько тоскливым, что Маша не выдержала.
Отбросив одеяло, она подошла к окну и выглянула во двор.
Фонарь не давал достаточно света, но ночью шел
