В перспективе - Элизабет Джейн Говард

– И основать свою школу, – подхватила она, и он улыбнулся: ему это понравилось, он знал, что она не важничает, не жеманится, а просто искренне старается проявлять точность. Он добавил: – Я буду скучать по вас.

Она резко повернулась к нему, и он понял, что последние слова оказались и неуместными, и глупыми.

– Вы спрыгнете и разрешите поцеловать вас?

Она колебалась, постепенно бледнея.

– Это другой лес: здесь будет не так, как прежде.

Он увидел, как она сжала пальцы на верхней перекладине перелаза, прежде чем спрыгнуть.

На этот раз, уже зная, как штурмом завоевать ее доверие, он сказал, что любит ее.

* * *

Он уехал, и острый шок от его отсутствия – хоть она и воображала его, и ужасалась ему – изумил ее.

Через день или два после его отъезда ее мать за завтраком прочла письмо от него.

– «До скорого» от Джеффри, – сообщила она, перевернув письмо. Ее муж вопросительно поднял голову от своего каталога.

– От Джеффри Каррана, – раздраженно пояснила она. – По всей видимости, он остался доволен и передает привет. Он уехал в Ирландию на какое-то время – ужасно написано, как будто просто не удосужился перечесть. – После паузы она продолжала: – Этот наглец Томас желает, чтобы ему доставили со станции в Баттле дюжину связок сырого мха. Кто-нибудь хочет съездить в Баттл?

Ее муж покачал головой; Антония, стараясь не глазеть на письмо, промолчала.

Араминта, которая терпеть не могла молчание, упрекнула:

– Никогда ты никуда не хочешь, Уилфрид. – Как будто поездка в Баттл была слишком удачной возможностью, чтобы ее упускать. – Полагаю, как обычно, остаюсь только я, бедняжка.

– Если хочешь, я съезжу на автобусе.

– Лучше бы ты научилась водить машину, Тони. Нет, я сама. Паркеры заскучали, я заеду и выясню, как они насчет партии в бридж.

Снова стало тихо, Араминта беспокойно вздохнула и кинула на стол конверт от Каррана. Уилфрид сделал какую-то пометку в своем каталоге и спросил:

– Араминта, ты собираешься на этой неделе в Лондон?

Она покачала головой. Казалось, она взвинчена сильнее обычного.

– В такую жару нет смысла. Там нечем заняться. Господи! Как бы я хотела, чтобы все мы уехали за границу или что-нибудь в этом роде!

– Ну что ж, дорогая, ты поезжай и возьми с собой Тони, если хочешь. А я прекрасно справлюсь один.

Антония встала из-за стола и отошла к окну.

– Мне часто кажется, что одному тебе даже лучше. С чего, скажи на милость, ты взял, что кому-нибудь в удовольствие болтаться на Ривьере вместе с Тони? Как бы мне хотелось, чтобы иногда, всего лишь иногда ты ради разнообразия делал то, что желает кто-нибудь другой. По-твоему, совершенно достаточно сказать мне предпринять что-нибудь самой, по-твоему, это избавит тебя от каких бы то ни было усилий, и тебе даже в голову не приходит, что я не хочу все делать одна…

Он перебил:

– Я бы не назвал тебя отшельницей. У тебя великое множество друзей…

Но она возразила:

– А как бы я обходилась, не будь их у меня? Не все мы, знаешь ли, можем позволить себе всю жизнь корпеть над книгами, пока кто-нибудь другой делает за нас все остальное.

– Это занятие не назовешь общедоступным, – снисходительно согласился он.

Она гневно уставилась на него.

– Ты – что-то абсолютно неслыханное! Что бы тебе ни сказали, тебя, похоже, это ничуть не задевает, тебе как будто даже нет до этого дела!

Антония обернулась к ним, отчаянно желая воскликнуть: «Не надо так, ведь я здесь. Прекратите!» Бессмысленно, нелогично и слишком поздно.

Отец смотрел в упор из-за стола, его лицо было совершенно лишенным выражения.

– А ты хочешь, чтобы меня задевало?

Мать с вызовом ответила на взгляд.

– Да! Хочу, да!

Он тяжело поднялся и направился к двери.

– Мне непросто понять, когда уже пора.

Он ушел. Мать издала пронзительный задыхающийся крик и разразилась слезами.

Паника, агония, кто-то сильно ранен, так сильно, что она едва решалась прикоснуться. Она кинулась к матери и остановилась, обняв одной рукой ее вздрагивающие плечи. Мать вдруг порывисто приникла к ней.

– Я же не хотела. Не выношу людей, которые ничего не чувствуют. Вот почему я наговорила таких ужасных вещей – все только из-за каких-то книг, о которых он просит всякий раз, когда я собираюсь в Лондон… а я не выношу одиночества… – Слезы струились по ее лицу, длинные, красивые, ухоженные ногти впивались в руку Антонии. – Я не хотела высказаться так грубо о поездке во Францию с тобой, милая, – разумеется, ты туда поедешь, возможно, в Париж, одна и ненадолго, но чтобы две женщины носились по Франции, мать и дочь en pension…[25] – Она попыталась рассмеяться. – Не то чтобы я предпочитала здешнюю жизнь – прости, милая, – у меня кончились снотворные пилюли… вечно я без них чувствую себя как в аду… если бы только знать, что ему хоть чуть-чуть не все равно – вот что меня так злит… Не найдется платка? Свой не могу найти… О, милая! Я поранила тебе руку! Как же это я… в тисках эмоций… мне ужасно жаль, милая, как ужасно это выглядит! Должно быть, я тоже то еще зрелище… прямо чувствую, как тушь во всю прыть удирает с ресниц… не очень тебе больно – руке, нет?

– На самом деле ты ведь любишь его, так?

Ее мать вскинула голову – резкая чернота ее ресниц размылась до мягкой бесцветной бахромы вокруг заплаканных глаз.

– Дорогая моя, ты ни малейшего понятия не имеешь о любви! Бедное мое дитя, какие страшные отметины я оставила, а ты была так мила… – Она высморкалась и взяла письмо Каррана. – Я скажу тебе, как мы поступим. Мы обе поедем в Баттл за мхом, но сначала завернем в «Ворота» и объедимся кексов с кофе. А потом – за мхом и на обратном пути к Паркерам. Ну, что скажешь?

Она сложила письмо так, что Антония видела лишь синюю подпись «Джеффри», повернутую вверх ногами. Заметив вытянувшееся лицо дочери, Араминта рассмеялась и потрепала ее по руке.

– Конечно, я люблю его. Думаешь, почему я смирилась с жизнью в этом захолустье? Позвони Доркас, дорогая, пусть уберет. А я мигом соберусь.

Она ушла, а Антония осталась стоять возле ее пустого стула. Скоро она поедет в Баттл со своей бедной матерью. Ей вспомнились «Ворота» с их теплым запахом домашних кексов, и к горлу подкатила легкая тошнота. Она вызвала звонком Доркас, вернулась к столу с остатками завтрака, взяла конверт от Каррана и, стыдясь ощущать себя настолько богатой по сравнению с любым из родителей, взбежала к себе.

7

Ей он не писал.