Охота за тенью - Якоб Ведельсбю
Я подношу чашку к губам. Над коричневым диваном, создание которого явно не обошлось без вмешательства дизайнера, висит картина с реалистически выписанной обнаженной женской натурой. Комната обставлена недавно, и обошлось это в кругленькую сумму.
Я не могу оторвать взгляда от Перниллиного ненакрашенного лица и гладких светлых волос, аккуратно лежащих на плечах. Она поднимает на меня глаза и грустно улыбается. Достает свой мобильный и показывает фотографию:
— Так он выглядел. Незадолго до…
Янус похож на сморщенную жабу, которая преждевременно пробудилась от зимней спячки и ползет по снегу не в ту сторону. На снимке он лежит в огромной больничной палате. Я с трудом узнаю его: волос на голове нет, лицо опухло, глаза глубоко запали. Две худые руки поверх одеяла.
— Отец спросил, в чем, по моему мнению, смысл жизни, и, когда я не смогла ответить, сказал, что пришел к выводу: одного смысла не существует, их множество разных, десять или, быть может, двадцать, и чем больше он размышлял над этим, тем, по его словам, сильнее было его отчаяние оттого, что не сможет реализовать их все. «Так много смыслов становятся мне недоступны», — сказал он, и его лицо словно преобразилось у меня на глазах. Мускулы обмякли, щеки еще больше ввалились, и кожа резче обтянула скулы.
Пернилла уже не может сдержать слез, но продолжает говорить чуть охрипшим голосом:
— Я не могла отвести глаз от его белых, как мел, зубов. Их вдруг оказалось слишком много, и они были чересчур велики для его рта, асам рот не помещался на лице, и лицо казалось непропорционально большим по сравнению с телом, когда он лежал там и глотал таблетки одну за другой. А пару часов спустя его не стало.
— Это может прозвучать грубо, но каждый умирает в свой час. Разве нет?
Пернилла поднимается, не ответив.
— Я покажу вам его кабинет.
Прохожу вслед за ней через несколько комнат, и мы оказываемся в последней, оборудованной под кабинет.
— Оставлю вас наедине с его бумагами. Как видите, их довольно много. Я приготовила для них картонную коробку. Завтра, кстати, из Копенгагенского университета придет специалист. Он пишет о датских еженедельниках и очень заинтересовался архивом отца. Поэтому не доставайте, пожалуйста, статьи из папок.
Я киваю, и, отвечая на не заданный мной вопрос, она поясняет:
— Отец приготовил обращение для прессы. Оно было на его ноутбуке вместе с именами тех людей, которым оно адресовалось. Через двадцать минут после его смерти оно попало в новостные бюро. Он ведь был известен в журналистских кругах. — Она колеблется. — Дневник, который я отдала вам, он вел ежедневно, пока лежал в больнице.
— Вы и в самом деле не читали его?
— Я полистала, — отвечает она наконец. — Думаю, все это смесь слухов и перешептываний по углам, на которых отец выстроил свою мрачную фантазию. Он всегда мечтал писать художественные романы.
— Твой отец придавал большое значение тому, чтобы тебя в это не втягивали, так что чем меньше ты знаешь, тем лучше.
— Полная бессмыслица — пытаться помешать женщинам в малоимущих странах рожать детей. Это создаст новые проблемы в обществе, оно постареет, а престарелые не смогут содержать себя и точно так же станут искать пути отщипнуть себе часть нашего благополучия.
— Да, но чем меньше будет рождаться людей, тем меньшее их количество придет к рискованной мысли эмигрировать.
— Гораздо логичнее было бы позаботиться о том, чтобы женщины получили образование и предохранялись, это автоматически приведет к уменьшению рождаемости. — Пернилла оборачивается в дверях. Ее взгляд ничего не выражает. — Само собой, я вычеркну все это из памяти.
В этот момент у нее звонит телефон.
Я осматриваюсь в кабинете. Художественная литература и книги по специальности размещены в алфавитном порядке, а несколько полок занимают черные лакированные ящики с расставленными по порядку номерами журнала, вышедшими за тот период, когда Янус стоял во главе издания. До меня доносится голос Перниллы, но слов не разобрать, они сливаются в один сплошной негромкий гул. Все написанные Янусом статьи аккуратно вырезаны, лежат в прозрачных файликах, вставленных в черные твердые папки, — на каждой белым шрифтом указан год.
Помимо сотен интервью с домохозяйками, владельцами борделей и порнозвездами, которые без утайки рассказывают о себе и своей работе, о том, в каких позах они занимаются сексом, о мужчинах своей мечты, любимых блюдах, планах на будущее, — кроме всего этого, тут собраны «невероятные» и «потрясающие» сюжеты со всего света. История миллионера, который променял блага цивилизации на жизнь с человекообразными обезьянами в тропических лесах Калимантана. История четверых близнецов, чье детство прошло в застроенном нищими хибарами квартале Мехико-Сити; преодолев невероятные трудности, они добились престижных профессорских должностей по естествознанию в ведущих американских университетах. Правдивые, полные драматизма отчеты о контрабанде наркотиков, заказных убийствах, горных восхождениях и работе спасателей, не считая статей о любительской рыбной ловле, переведенных на разные языки. На всех вырезках один и тот же снимок: Янус в вечной жилетке репортера и бейсболке.
Провалившись в мягкое кожаное директорское кресло, я пролистываю и его бухгалтерские папки, но не нахожу ничего, что имело бы отношение к «Мишн зироу», «Рейнбоу медикалс» или «Проджект коуст». Возвращается Пернилла, решительным шагом проходит мимо меня и роется на дне пластикового контейнера для письменных принадлежностей. У нее в руке появляется ключ.
— Вот тут, в ящике стола, Янус оставил кое-что специально для вас. Он хотел, чтобы вы это забрали.
Ящик прячется под самой столешницей. Я поворачиваю ключ и выдвигаю его. В дальней части ящика — под степлером, скотчем, неподписанными блокнотами и папкой с отчетами по расходам лежит конверт с надписью «Петеру». В нем квитанция из камеры хранения Центрального вокзала Копенгагена.
— Он оставил это за несколько дней до того, как его положили в больницу, — говорит она бесцветным голосом.
8
Качу на велосипеде по Вестерброгаде в сторону центра и никак не могу забыть, какой испуг появился в глазах Перниллы, когда я, не выпуская подлокотника кресла, обернулся к ней и сказал, чтобы она никому не рассказывала о перешедшем ко мне блокноте Януса и немедленно звонила мне, если ее безопасности будет что-то угрожать. Лучше бы я промолчал.
Я сажусь на скамейку рядом со входом в Центральный вокзал со стороны Ревентловсгаде. Наверное, у меня паранойя, но мне необходимо убедиться, что никто из этих людей, проходящих мимо или собирающихся небольшими группками, сидящих на чемоданах, скамейках или кафельном полу, не проявляет ко мне интереса. Само собой, никому нет до меня дела. Несколько минут спустя я подхожу к стойке, протягиваю квитанцию, и
