Охота за тенью - Якоб Ведельсбю
Калейдоскоп воспоминаний. Мария и Сара. Мы тусовались в Гоа все вчетвером. Йохан сошелся с Марией, я выбрал Сару. Правда, с Марией мы несколько раз переспали — и в Гоа, и после возвращения в Данию, — пока Йохан был в беспрерывных поездках и несмотря на то, что я продолжал встречаться с Сарой. Не думаю, что он знает об этом. Просто так вышло тогда.
— Ты общаешься с Сарой? — спрашивает он.
— Нет. Наши отношения прекратились, когда она узнала, что у меня были другие женщины. Она ушла от меня, и с тех пор я ее не видел.
Я не рассказываю ему о том, как тяжело пережил ее уход. О том, что психолог, которого я посещал после нашего разрыва, назвал мое отношение к нашему с Сарой союзу отражением моей склонности к тотальному саморазрушению. Заложенный во мне программный сбой заставлял меня противиться правде и настаивать на лжи. В этом психолог, без сомнения, был прав. Иначе чем можно объяснить мое настойчивое стремление к разрыву с единственной женщиной, которая была мне дороже всего на свете?
— Что поделывает Мария? — спрашиваю я вместо этого.
— Она выучилась на инженера, но уже давно не работает. Она много лет проболела. — Он грустно смотрит перед собой. — Усталость, температура, воспаление суставов, расстройство личности с сопутствующей депрессией и вспышками раздражительности. Врачи утверждали, что заболевание хроническое, и она соглашалась. Но мне было плевать на этих эскулапов. Они ставят диагноз по всем правилам западной науки, слепо веруя в свою правоту, и слышать не хотят о знании, которое древние культуры пронесли через тысячелетия. Я чуть ли не силком заставил ее попробовать разные методики, и в конце концов мы нашли китайского специалиста. Он ей помог, понемногу она выправилась.
Уже за полночь мы бредем ко мне домой, и я слышу свой собственный голос, пересказывающий обрывочные мысли о замысле фильма. Я еще сам не знаю, каким он будет, он зарождается в моей голове подобно чертежу архитектора. Было бы разумнее пока ни с кем им не делиться, но я не могу остановиться. Это Йохан так на меня действует.
— Поговорим о чем-нибудь другом, — обрываю я себя наконец.
Достаю из холодильника еще пиво, крепкое чешское.
— Как у тебя на личном фронте, после того как вы с Сарой расстались? — спрашивает он.
— Вернувшись из Гоа, я встретил в Копенгагене женщину. Мы отправились в отпуск в Гималаи и там, в Дарджилинге, зачали Тао, пока владелец пансионата подглядывал в щелку. Но мы так хотели друг друга, что нам было все равно. Когда Тао родился, она хотела свить гнездо, тогда как я был склонен раздавать себя направо и налево всем женщинам, проявлявшим заинтересованность, а таковые имелись.
— Да, были времена, — кивает Йохан с улыбкой.
— Как-то раз она разбудила меня — хотела попрощаться. Чемодан был уже собран, она держала Тао на руках: они с подругой ехали на юг Франции работать. Я изобразил кудахчущий смех в подушку, помахал им рукой и сделал вид, что сплю. Когда они уехали, я прорыдал до вечера, весь следующий день и последующий тоже.
— Однако жизнь не стоит на месте, — говорит Йохан негромко и откашливается. — У тебя не найдется сигареты?
— Ты куришь?
Он отрицательно качает головой.
Я приношу пачку из туалета:
— Я тоже не курю.
Он глубоко затягивается и выпускает остатки дыма под потолок.
— Мыс Марией несколько лет назад пытались разъехаться, — говорит он. — Я жил у другой женщины. Но она тоже не смогла меня выдержать.
— Мы с тобой, видимо, скучные типы.
Он смеется. И я тоже смеюсь вместе с ним.
— Моя новая пассия в категорической форме потребовала, чтобы я вернулся к жизни после всех лет, проведенных с Марией, и был достойной половиной в наших отношениях, — рассказывает Йохан. — Мне запрещалось уходить в себя и предписывалось смотреть на жизнь широко раскрытыми глазами. Сама она выпрыгивала из постели, начиненная идеями, как взрывчаткой. Они бурлили и разрастались в ее голове. Но я словно застыл, наблюдая, как жизнь проходит мимо меня, и не пытался в ней участвовать. Мои суждения о разных вещах казались ей снобистскими — не потому, что я хотел продемонстрировать свое превосходство, просто в моих словах отражалось все, что было у меня на душе.
Ведь все было лишь представлением, а я — марионеткой в руках неизвестных сил. То меня кидало в ультраправые, и я ратовал за отмену щедрых социальных пособий, поскольку они отнюдь не способствуют желанию устроиться на работу, то играл обиженного на весь свет — от мясника, который положил в пакет на десять граммов больше фарша, чем я просил, до продавца мобильных, который вел себя слишком вольно, и пришлось гневно ставить его на место. Постепенно я окончательно замкнулся и из своего укрытия наблюдал за тем, как моя избранница встречается с новыми людьми, вдохновляясь их мыслями и убеждениями. Она была уверена, что любое живое существо способно повлиять на происходящие в мире процессы, и не раз говорила мне: ты сам хозяин своей судьбы. Наверное, она была права, да только я не знал, что мне с этой судьбой делать.
«Ты совсем оторвался от жизни и постоянно несешь какую-то ахинею!» — сказала она в тот последний вечер, когда мы были вместе. Я лежал на диване и смотрел велогонку «Тур де Франс», предвкушая суперзрелище, ведь это был королевский горный этап. «Ты и чувств-то никаких не испытываешь ни ко мне, ни к людям, ни к миру! Да ты и самого себя не любишь… Мужчина ли ты после этого?» — сорвалось у нее. Она повысила голос ровно настолько, что я с трудом, но улавливал ее слова сквозь эмоциональную речь возбужденных комментаторов, описывавших титанические усилия возглавившего гонку немецкого велосипедиста, идущего на крутой подъем в сопровождении сигналящих автомобилей. Вслед ему летели свист и крики собравшейся толпы.
«Ты не тот мужчина, который мне нужен!» — крикнула она мне в лицо, и мой палец снова добавил громкость на пульте. Я пялился в экран. Это был конец. — Йохан закуривает еще одну. — И я вернулся к Марии, которая, к счастью, приняла меня обратно.
6
Йохан горько смеется, не знаю уж, над чем и кем, и меня настигает мысль, что все это напоминает театр абсурда: сидеть вот так у меня на кухне,
