Приехал в город (Ким Ки Дук) - Леонид Александровский

В такие дни начинает кровоточить жировик на спине, и я прихожу домой с красным пятном на рубашке. В районной прачечной обо мне и так уже говорят всякое. «В воде можно делать что угодно: сидеть на скамейке, листать фотографии, боксировать». Сестра торговца рыбой Пак — Офелия современного кино. Ее влажная щель вечно хранит любовь в водорослях.

Сюжет «Самаритянки» придумал, когда однажды в Токио увидел видеоклип поп-группы. Двое школьниц изображали лесбиянок — бегали по улицам, орали в камеру, держась за руки. Решил, что неплохо бы сделать из этого фильм про малолетних шлюшек в духе Брессона. Снять его на сеульских утицах под музыку Сати. Вечно этот Сати... Все мои сюжеты и идеи вторичны, о них и говорить нечего.

Есть две категории людей — те, кто делают что-то, не особо задумываясь, и те, кто думают, что могли бы сделать лучше, но ни черта не делают. Есть еще малолетние лесбиянки, но эти обычно ничего не делают и ни о чем не думают. Самые чудесные люди. Особенно когда с ними можно помыться в японской бане.

«Пытаюсь проорать: выключите долбаное радио! Не могу больше слушать то, что они называют классической музыкой. Не получается. Не могу нащупать язык во рту».

«Сеть» — последний фильм, где Корея еще фигурирует как идея. После этого она перестала жить во мне, как я в ней. Художник в своей стране всегда пятая нога. Тем более если все четыре упорно месят говно.

Когда идея возвращения домой окончательно растворилась в сменяемости городских пространств, я понял, что дело не в географии. Скорее в том, что я уже не в состоянии соответствовать обстоятельствам. Всегда завидовал подозрительным личностям, про которых нельзя точно сказать, чем они занимаются. Я не имею в виду криминальный элемент. Эти всегда остаются равными себе, чем бы ни промышляли — грабежом, убийствами, государственной властью. Бандиты — самые цельные люди, это и так известно.

Я же не переставал думать о странных людях, которых давно знаю, но не имею при этом четкого представления о роде их деятельности. Есть, конечно, такие, которым не нужно ничем заниматься, но эти меня не интересуют. Но есть другие — те, что раз в месяц ездят в командировки на какой-то завод, а когда звонишь им, чтобы позвать в бар, всегда оказываются в этих командировках, но назавтра точно вернутся. При встрече они могут показать тебе свой провокационный комментарий в политическом журнале, а ты и не подозревал, что они пишут статьи, тем более про политику. Вы ведь никогда не обсуждали политику.

Встретив такого еще через год, узнаешь, что он устроился челноком турецких контактных линз, банщиком в богадельню или завхозом в музей. Их ху упорно отказывается перетекать в уот. Оно им словно и не нужно, хотя у них никогда нет денег. В конечном счете я понял, что совсем не хочу, чтобы меня представляли «김기덕, знаменитый кинорежиссер». «Кажется, экспортирует редких ящериц» или «кто-то сказал, что он ликвидирует библиотеки, но не уверен, спросите у него сами». Что-то в этом роде, ладно? «Знаменитый кинорежиссер»... Звучит отвратительно. Ми Ха Ко говорил мне, что его это тоже бесит. Он-то хочет быть снежным человеком и кататься с горки на гладких шарах.

Один знакомый, тренер по единоборствам, был не в состоянии завести отношения с женщиной и все мечтал «воспитать себе девочку». Из фразы этого придурка выросла «Натянутая тетива.». В целом я не имею ничего против педагогического эроса. Но, разумеется, не похотливые дедушки должны растить себе глупышек, а опытные бабушки — податливых мальчиков. Человечество станет гибче и добрее. Грустные девичьи глаза, мужик-идиот и плохая музыка — все, что нужно для сносного фильма. При таком раскладе конкретное орудие убийства не имеет значения, будь то автомат, лук со стрелами или клюшка для гольфа.

— Доведите меня до метро, я очень пьяна.

— Доведите меня до подъезда, я очень пьяна.

— Доведите меня до лифта, я очень пьяна.

— Доведите меня до двери, я очень пьяна.

— Доведите меня до кровати, я очень пьяна.

— Доведите меня до оргазма, я не очень пьяна.

Я Мутаиб, первый сын короля Дауда. Я близко знал своего отца.

Я Абдуррахман, пятый сын короля Дауда. Я неплохо знал своего отца.

Я Мишгаб, девятый сын короля Дауда. Я плохо знал своего отца.

Я Гамид, шестнадцатый сын короля Дауда. Я не знал своего отца.

Я Абдулазиз, двадать пятый сын короля Дауда. Я три раза видел своего отца.

Я Бандар, сорок девятый сын короля Дауда. Я один раз видел своего отца.

Я Фахд ибн Нассир, шестьдесят первый сын короля Дауда. Я никогда не видел своего отца.

Я аль Ануд, семьдесят третий сын короля Дауда. Я капнул с члена своего отца.

Я Умуд, девяносто девятый сын короля Дауда. Я никогда не видел своего лица.

Французы любят показывать, как бабы ссут. Их физиология — мелко копошащаяся. Чулочки, поцелуйчики, прижимание друг к другу в тесных кафе, где не пернуть без того, чтобы не отравить кому-нибудь кофе. Кавалье с его какашками... Старушечья мерзость.

Благодаря этому французы никогда не забывают, что так называемая страна не более чем набор разной мелкости географий. Здесь растет виноград для бургундского, там — для шампанского. Все остальное — вранье за деньги. Даже дурацкая политическая история не испортила им правильного отношения.

Корея всегда была задником для демонстрации идиотизма человеческой природы. Русским этого не понять — вы где-то прочитали, что великим важно мнение народа. Что они все время о нем думают. Но художникам важно лишь мнение себе подобных, главным образом из-за границы. Понравиться своим слишком просто. О народе художник вспоминает только когда ложится с бабой, зажав нос.

Современники погребены под завалами электронных игрушек, которые выглядят как будущее, потому что дизайнеры воруют их оболочки из фантастического кино. У людей этого века есть все, кроме будущего, чью меру они же израсходовали.

Усталый взгляд, когда сосет жена.

Зачем так надрывается она?

Один из новых друзей, которых я завел, поселившись в северном городе, был так влюблен в него, в этот город, что не мог в нем спать. Раз в неделю он уезжал в другой город — четыре часа на юг на экспрессе «Северная Венеция» — дабы