Невьянская башня - Алексей Викторович Иванов
Савватий зажёг лучину, худо-бедно распалил печь, помолился на кивот и уже собрался растянуться на лавке под тулупом, как припёрся Кирша. С собой он притащил кувшинчик браги.
— Охоча старица до скляницы! — весело пояснил он. — Я её, злодейку, в сугробе за крыльцом зарыл, а то Лушка отняла бы…
— Не хочу, Кирила Данилыч, — отказался Савватий.
— Да по чуточке! — не унялся Кирша. — И потом запиши мне песню, я её в кабаке от бродяги холмогорского услышал…
Кирша не знал грамоты, но собирал у людей всякие песни и былины, а записывать просил Савватия, надеясь выучиться азбуке когда-нибудь потом.
Савватий тяжело вздохнул. На такую просьбу он не отказывал.
— Эхма, не люби деревню, люби соседа! — виновато бормотал Кирша, пока Савватий доставал пару листов с полки, разогревал чернила в плошке и чинил перо. — Язык голову кормит! На брань едучи, и слово купят!..
К странному увлечению Кирши Савватий относился с уважением. В бескорыстии этого занятия — песни хранить — было что-то божье.
— Давай, — усаживаясь, пригласил Савватий.
Кирша замер, погружаясь то ли в воспоминания, то ли в морок.
— Песня про Голубиную книгу и сорок пядень, — прошептал он и глухо забубнил, перебирая пальцами по невидимым струнам и глядя сам в себя:
От чего зачался наш белый свет?
От чего зачалось солнце праведное?
От чего зачался и светел месяц?
От чего зачалась заря утренняя?
От чего зачалась и вечерняя?
От чего зачалась тёмная ночь?
От чего зачались звёзды частые?..
Но Кирша не успел даже запев довести до конца. В сенях громыхнула кадушка, и дверь в горницу выбили могучим ударом ноги.
* * * * *
Артамон знал, что Савватий Лычагин живёт в избе под левым «конём»: там за ставнями в окошке и светилась лучина. Стучать в ворота Артамон не стал, чтобы никого не спугнуть, а вытащил длинный разбойничий нож и просунул лезвие в щель между калиткой и столбом-вереей. «Подручники» молча толпились у Артамона за спиной. Толчок ножа — и кованый крюк, звякнув, выскочил из петли. Калитка открылась. Наклонив голову, Артамон первым шагнул через доску-порог. Хорошо, что Лычагин не держал псов…
Артамон увидел заснеженный проезд между стеной дома и бревенчатым заплотом, вдали — угол амбара и поленницу. К стене дома были прислонены длинные доски-тесины. А за досками в густой тени, присев на корточки, суетливо возился какой-то человек без шапки. Он испуганно оглянулся на Артамона, замер на мгновение — и кинулся наутёк, прижимая что-то к груди.
— За ним! — тотчас рявкнул Артамон «подручникам».
Он и не задумался, зачем ему этот человек. Его, Артамона, послали за Лычагиным, но какого чёрта неизвестный мужик стреканул прочь отсюда? Если удирает — значит, надо догнать. Так ведёт себя охотничья собака.
Филька, Митька, Прошка и Матвейка бросились за беглецом. А тот как вспугнутая птица перелетел через двор, юркнул за амбар, взвился на высокий заплот и спрыгнул на другой двор — на соседний.
— Возьмите его! — крикнул Артамон преследователям.
Четверо «подручников» тоже полезли на заплот.
— А вы — за Лычагиным! — приказал Артамон остальным.
Семеро парней устремились к дальнему лычагинскому крыльцу.
Артамон подождал, пока они уберутся, и полез посмотреть за тесинами — что там делал беглец? В тени за досками, засыпанное снегом, лежало что-то некрупное и плоское… Мешок?.. Артамон с трудом подтащил его к себе. Ух, какой тяжёлый, зараза… Это был не мешок, а свёрток — армяк с завязанными рукавами. Артамон развязал рукава и распахнул полы. Под бледным светом луны заблестела груда серебряных монет. Рубли с патретом государыни.
Артамон застыл. Мать же твою, какое богачество!.. Вот что прятал здесь убежавший лиходей: украденную казну Акинфия Никитича!.. А без шапки он был, потому что нагрёб в шапку серебра — всё-то не унести от погони, шибко тяжело… Артамон огляделся. Вокруг — ни души. Артамон запустил пятерню в груду рублей, захватил, сколько влезло, и ссыпал серебро себе в карман. Хозяин не обеднеет, а недостачу на вора спереть можно. Потом Артамон запахнул полы армяка обратно, встал и тоже пошёл к лычагинскому крыльцу.
В горнице было уже не протолкнуться. Савватий угрюмо стоял у стола, на котором валялись листы бумаги, и один из «опричников» вязал ему руки за спиной. Два других «опричника» держали Киршу, рвущегося на защиту приятеля; рубаха у Кирши уже была распластана, глаз опух.
— Ты чего творишь, Артамошка?! — заорал Кирша. — Это же Савватий!.. Ты же с ним подлетком в лапту играл!.. Он же приказчик!..
— Хозяин велел, — буркнул Артамон. — Не лезь, Кирша, не твоё дело.
— Как не моё?! — изумился Кирша. — Он мой сосед! В чём вина-то его?!
— Вора ищем.
— Савватий, что ли, вор? В мутны очи песок сыплешь!
— Заткни пасть! — огрызнулся Артамон. — Выводите Лычагина, ребята.
Кто-то из «опричников» нахлобучил Савватию на голову колпак.
Во дворе Артамон опять помедлил, пропуская своих парней вперёд за ворота: не надо, чтобы парни видели его. «Подручники» с пленником вышли на улицу. Оставшись без свидетелей, Артамон раздвинул тесины у стены — одна доска даже хлопнулась на снег — и склонился над находкой. Закрутив армяк с рублями покрепче в узел, Артамон с натугой взвалил его на плечо.
От савватьевской избы до острога было совсем недалеко. Луна ярко освещала улицу, на белизне дороги чернели угловатые тени домов, а за кровлей острожной стены в темноте призрачно мерцал чуть склонённый шпиль демидовской башни. Парни, что вели Савватия, пересмеивались, а Савватий шагал покорно, как и надлежит изобличённому злоумышленнику.
Возле проезда в острог, рядом с которым горел костёр ночных сторожей, топтались Филька, Митька, Прошка и Матвейка.
— Не словили мы того беса, Артамон Палыч, — сказал Прошка. — Юркий он, как блоха. То ли в Тульский конец почесал, то ли по Сулёмской улице…
— Даром харч истребляете, разлямзи! — сердито ответил Артамон.
В хозяйском доме Артамон оставил Савватия и «подручников» в сенях, а сам обтопал ноги от снега, вытер сапоги о тряпку на полу, пихнул шапку за пазуху и с ношей на плече пошагал вверх по лестнице в советную палату. Слепой Онфим услышал шаги и открыл дверь. Хозяин и главные приказчики сидели у стола и ждали возвращения Артамона с Савватием.
Акинфий Никитич, Степан Егорыч и Гаврила Семёныч молча смотрели, как Артамон с мягким звоном свалил свой тяжеленный узел на столешницу и щедро раздёрнул армяк, предъявляя добычу. Серебро блистало безмятежно.
— Во дворе у Савватия наткнулись на мужика, он вот это добро прятал в снегу за тесинами, что у стены стояли, — сообщил Артамон. — Мужик сбежал, мы гнались, да не догнали. А Лычагин внизу.
— Благодарствую, — скупо уронил Акинфий Никитич. — Обожди в сенях.
Говорить при Артамоне он не хотел. Артамон, вздохнув, вышел.
Акинфий Никитич обвёл приказчиков взглядом.
— Не верю я, что Лычагин — вор, — наконец выдал Егоров. — Не верю.
— Я его не исповедовал, но веры тоже нету, — добавил и Семёнов.
В глубине души Акинфий соглашался с приказчиками: гнев его уже остыл. Савватий был при заводе с самых давних начал, Акинфий его ещё мальцом помнил. Не будет такой работник двурушничать.
— А как же это истолковать? — Акинфий Никитич кивнул на серебро.
Егоров насупленно пошевелил бровями.
— Я думаю так… Цепень где-то в Невьянске ошивается. Это его Артамон у Лычагина застал. Да, его. Но Лычагин о Мишке не ведал, — Степан говорил неспешно и рассудительно. — Цепень знал, что Лычагин — бобыль. Хозяйство без хозяина. Рубли же пуда полтора весят. С таким грузом не побегаешь… Вот Цепень и спрятал у Лычагина свой армяк. Вчера спрятал. А сегодня явился поживиться и напоролся на Артамона.
— Зачем Цепню у Савватия деньги прятать? Зарыл бы свой армяк в каком другом
