A Sinistra | А Синистра | Левый Путь - Виктор Олегович Пелевин
Мы вошли в опрятный деревянный домик, проследовали через жарко натопленную комнату со множеством картин, знамен и бюстов (какой-то лысый дигнитарий строго глянул со стены прямо мне в душу) и попали в маленькую дощатую пристройку, где из мебели были только два повернутых друг к другу стула грубой работы.
На стене между ними висела большая черная плита, похожая на крышку саркофага. Ее покрывало множество мелких отверстий, а между ними блестели странные подобия стрекозиных глаз из филиграни и стекла.
Здесь было холоднее, и я пожалел, что мы не задержались чуть дольше в натопленной комнате.
– Проектор у нас древний, – сказала стражница, – можно сказать, доисторический. Зато отечественный. Умели ведь делать при крепкой власти. А как государя погубили, так все по швам и поехало… Садись, доходяга. Сейчас заведу.
Я не стал уточнять, о чем она говорит, и сел на один из стульев. Стражница вышла из комнаты и вернулась с чайником в руках. Подойдя к крышке саркофага, она перелила воду в торчащую из ее бока воронку, а затем воткнула черную вилку на длинной веревке в выступ стены, где оказались совпадавшие с вилкой прорези.
Прошла минута, и в черной плите послышалось утробное бульканье. Стражница сделала серьезное и важное лицо.
– Греется водичка, – пояснила она, – сейчас парок пойдет… На дорогих ультразвук, а тут по-сермяжному.
Я не понял большей части сказанного, но насчет пара она была права – из дырочек на саркофаге потянулись прозрачные серые струйки. Внутри, видимо, было устроено подобие кипятильника вместе с кузнечными мехами – пар не поднимался вверх, а образовал нежное и почти незаметное облако.
Стрекозиные глаза на плите вдруг зажглись.
Крошечные красные и зеленые камушки не просто отражали дневной свет, падающий из окна, а добавляли к нему собственный огонь, словно сквозь них просвечивало невидимое солнце. Этот механизм явно имел сверхъестественную природу – но стоило ли удивляться таким вещам в Чистилище?
– Сейчас будет связь, – сказала стражница. – Сидеть тихо. Шуметь будешь, забодаю.
Она махнула своей дубинкой – угрожающим и непристойным для женщины жестом. Не следовало бы так в Чистилище, подумал я – но, возможно, грешные души не понимают другого языка. Не понимал ведь прежде и я сам…
Стражница вышла, и я остался один.
Прошла минута. Внезапно в облаке пара сверкнул свет – и прямо напротив моего лица возник мой Simulacro Invocante. Золотой череп и красный плюмаж выглядели весьма правдоподобно. От изумления я не сразу понял, что передо мной мираж, наведенный в облаке пара.
Меня охватил ужас.
Видимо, мое общение с Ломасом было настолько греховным чародейством, что никакие усилия в Чистилище уже не могли его искупить… Я ведь даже не помнил, что происходило при наших встречах – а если там совершались страшные колдовские святотатства? Вдруг мы оскверняли христианские алтари дикими плясками во славу Вульвы и Бафомета или творили какую-то подобную мерзость? И через миг мне про это напомнят…
Череп поглядел мне в глаза желтыми глазницами, и я услышал низкий мужской голос:
– Добрый день, Марко. Я Ломас. Это со мной ты встречался, возливая граппу перед золотой фигуриной. Ты не помнишь, как я выгляжу, но сейчас увидишь меня в моем подлинном виде… Вернее, в том облике, какой я принимал во время наших свиданий.
В облаке пара сверкнула радуга (скорее, ее мелкие дребезги), и блестящий череп исчез. Вместо него напротив меня появился пожилой сухощавый мужчина с лицом аристократа или военного, сидящий на темном троне. На нем был строгий черный наряд с лампасной нитью и несколькими золотыми значками – и какое же облегчение я испытал, различив среди них маленький крестик!
Темный и злой дух не пометит себя этим знаком. Что бы мы ни думали про земных служителей церкви, этот благородный символ обещает милость и сострадание – и будит в душе лучшие ее силы…
– Как к тебе обращаться? – спросил я.
– Называй меня просто Ломас.
– Скажи, Ломас, я буду прощен? Или проклят?
Ломас сощурил глаза.
– Я не знаю ответа на твой вопрос, Марко. Поэтому скажу всю правду как есть – но она такова, что тебе будет весьма сложно ее понять.
Я сглотнул.
– Слушаю.
– Мы нечто вроде инквизиции из неведомого тебе мира. Мы расследовали исчезновения людей, живших отдельно от тел. Теперь мы знаем, когда и как это происходило. Видимо, исчезнувшие стали чем-то вроде высших богов обособленных от нас измерений. Они ушли туда полностью, уничтожив всякую связь с нашим миром, и сделались владыками новых инфернальных циклов.
– А что это значит?
– Они будут долго раскручивать колесо становления. Неизмеримо долго. А потом это колесо начнет вращаться в другую сторону и станет скручивать их самих, без всякого Вольнобега. Они обустроились на много эонов. Но, как говорил Вася Атлет, помирать им все равно придется прямо сейчас.
– Я ничего не понимаю, – пожаловался я. – При чем тут я?
– Ты… Ты участвовал в расследовании. Нам удалось защитить твою душу от великого греха и погибели. Но произошло несчастье. Мозг, на который ты опирался, исчез… Ты помнишь, как это случилось?
Видимо, он говорил о секунде, когда реторта с гомункулом взорвалась и все вокруг поглотил свет. Я кивнул.
– Древняя магия оказалась сильнее наших ухищрений, – продолжал Ломас. – Нам придется многое изменить в протоколах.
– В каких протоколах?
– Неважно. Слишком долго объяснять, а времени нет. Скажу честно – мне непонятна твоя природа.
– А что в ней непонятного?
– Существуют три возможности того, чем ты являешься, Марко, – сказал Ломас.
– Какие же?
– Первая – ты секвенция кода… Извини, так тебе сложно… Последовательность значков и символов. Как бы шифр из множества алефов в волшебном гримуаре, рассказывающем про итальянского мага, вставшего на путь искупления после долгой череды грехов… Длинный запутанный текст. Книга, которую можно поставить на полку.
– Вторая возможность?
– Она в том, что ты заблудившийся дух, помнящий лишь свои веронские сны.
– Так. А третья?
– Третья в том, что первое каким-то образом уживается со вторым.
– Что это значит?
– Я не могу объяснить, – развел руками Ломас. – Я не знаю, как выразить это на понятном тебе языке.
– Я приму любое истолкование. Я не так уж и глуп. Говори на своем языке, и я попытаюсь узреть истину.
– Хорошо, – сказал Ломас, – но не проси разжевывать каждое слово.
