Сто мелодий из бутылки - Сания Шавалиева

Весна, 2008

Каждый раз потом Карим вспоминал эту встречу, которая полностью перевернула его жизнь. Это прозвучало как праздник, хоть отращивай усы и покупай дорогой костюм. После смерти матери младшим братьям повезло, заботу о них Гульчачак взяла на себя, а вот Карим остался в стороне, правда, Гажимжян-усто устроил в юридический, но этого Кариму показалось мало. Чтобы не сдохнуть от голода, приходилось подрабатывать на хлопковых полях. В университете быстро вычисляли по загару и опускали в низшую студенческую касту. По совету Муслима-абыя Карим подружился с Гульчачак, стал чаще бывать в доме Тимербулатовых, всё вынюхивал, высматривал, а когда достаточно накопил компромата, написал анонимку в прокуратуру. Всё сделал грамотно: описал схемы, как Гажимжян Тимербулатов обманывал государство, указал, где запрятаны нетрудовые доходы. При обыске часть обвинений подтвердилась, нашли бутылку с золотом. Светило восемь лет колонии, но Муслиму показалось, что этого мало, он подружился с младшей сестрой Гажимжяна-усто, которая работала официанткой в ресторане. Щедрыми чаевыми задурил голову, пару раз довёз до дома. Соблазнить оказалось проще, чем заставить написать кляузу на брата. Два дня ломалась, по земле ползала, ноги целовала, потом всё-таки подписала бумагу, после которой Гажимжян обоснованно отправился в «Азовские пески» на пятнадцать лет.

Как тогда Карим был счастлив! А Муслим – нет: его тревожила судьба остальных пяти бутылок с золотом. Чего греха таить, хотелось их вернуть. Когда дом Гажимжяна конфисковали, Муслим выкупил его через подставных лиц, затеял ремонт, всё перерыл, стены сломал, практически разрушил дом, но золота так и не нашёл. Стал подозревать, что при обыске милиция сама припрятала золотишко, других объяснений не находил. Шли годы, Муслим процветал и радовался, пока из тюрьмы не вернулся Гажимжян. Сразу женился на дочке главы посёлка, в подарок пригнал «Волгу». Глава посёлка, конечно, ухмыльнулся – по нынешним временам такая машина вовсе не в почёте, но дочку замуж отдал. За три года Гажимжян поднял четырёхэтажный дом на участке жены, построил на перекрёстке ангары, которые сдавал мелким предпринимателям в аренду. Понятно, что Гажимжян всё-таки удачно припрятал золотишко, и, скорее всего, ещё осталось немало.

– Я знаю, – говорил Муслим, наливая Кариму коньяка в широкий фужер, – как минимум бутылки три осталось.

Карим не верил, пьяно таращил глаза, заплетающимся языком возражал:

– Вы ж тогда говорили, что была бутылка, а теперь говорите – пять. Чёт не вяжется.

– Да всё вяжется. Вот вспомни, куда он после тюрьмы сразу направился?

– Откуда я вспомню, если я не знал.

– К старшей сестре, на Урал. Там припрятал. Точно тебе говорю.

– Ну припрятал, а теперь что? Привёз же. – Пытаясь справится с опьянением, которое мешало думать, Карим мотал головой, тряс руками.

– Да не всё привёз. Точно тебе говорю. Я тут покумекал, сложил все за и против, у него как минимум должно остаться ещё две бутылки. Ты меня понял?

Но Карим не понял, он уже спал.

А Муслим вовсе потерял сон, отслеживал каждый шаг Гажимжяна-усто. Когда тот собрался в Татарстан к родным, Муслим двинулся следом, естественно прихватив с собой подручного Карима.

– Ну Муслим-абый, – хныкал Карим, собирая манатки в сумку, – что вам, денег мало? Вон у вас четыре торговых центра, пятый строите.

– При чём здесь деньги, хочешь, я эти бутылки отдам тебе?

– Хочу, – напрягся Карим.

– Мне легче тебя пристрелить, – злорадно улыбнулся Муслим. Ему нравились жадные люди, такими легко управлять, одновременно он их ненавидел, вспоминая тестя. – А то будешь живым укором, как этот усто.

– Лучше его пристрелите, а золото – мне.

– Посмотрим, – уклончиво пообещал Муслим.

Глава 21

Ну вот и всё

Июль, 2008

Ася, заметив дядю, тронулась ему навстречу.

– Такси нет, – ещё издалека предупредил дядя Гена, – не хотят сюда ехать.

Нещадно гремя ставнями, в окно выглянула Гульназ.

– Заходите, чай заварила с чабрецом.

Натужно фырча, проехал КамАЗ, оставил запахпыли, смятой травы. Дядя Гена остановил вторую машину, попытался договориться с водителем, тот обещал забрать на обратном пути, но когда точно, не сказал.

– Собака сдохла, – сразу с порога огорошила Гульназ.

«Могла бы и подождать, пока уедем», – подумала Ася, но ничего не сказала.

– Надо бы похоронить, – наливала Гульназ чай в стаканы.

– Вы хороните собак? – удивился дядя Гена и добавил матерное слово.

– Конечно! Как полагается, в гробу, с музыкой. Памятник ставим, – серьёзно ответила Гульназ.

Дядя Гена поверил.

– Я не буду чай. Мне домой надо.

– Зачем тебе домой? – Тяжело устроилась на табурете Гульназ. – Оставайся. Я тебя любить буду, мыть в бане буду, ласкать буду. Чувствую я, что тебе там плохо. Очень плохо.

– С чего вдруг? – раздухарился дядя Гена. – У меня две жены, одна любовница.

– Да хоть сто. Если бы хоть одна любила, ты бы на меня шибко не реагировал, а то ведь ненасытность твоя со всех дыр плещет. А я доброго и достойного в самокруточку скручу, с наслаждением выкурю. Нам с тобой весело будет, наша жизнь так наполнена воспоминаниями – до смерти болтовни хватит. Говорить буду, слушать буду. Оставайся!

– Пустой это разговор. Ась, давай собирайся.

– Чего мне собираться, я готова, – вскочила Ася.

– Э, нет, – властно протянула Гульназ. – Вы за мой хлеб-соль отблагодарить должны, не по-христиански как-то получается. Давайте сходим на кладбище, закопаем тело, молитву прочитаем.

Дядя Гена посмотрел на больные ноги Гульназ: на таких не дойдёт, а если и дойдёт, то к вечеру.

– У меня тележка есть. Вы меня на тележку посадите, и мы поедем, – серьёзно сказала Гульназ.

«Ум иссяк, – понял дядя Гена, – разве возможно женщине за один день придумать много полезного?»

– Не говори ерунды, брось собаку в канаву. Хотя вонять начнёт. Давай я выкопаю где-нибудь недалеко яму, и всё.

– Давай, – охотно согласилась Гульназ. – Пока ты копаешь, я собаку помою, а Аська хвост аисту покрасит.

– Блин, – выругалась Ася, показала руки со следами вчерашнего падения. – У тебя лестница кривая, второй раз точно убьюсь.

– За сараем хорошая лестница, возьми, нечего гнилушку таскать. А потом я вас провожу на остановку, автобус по расписанию через три часа. – Глянула на подоконник, где тикал будильник, уточнила. – Три часа сорок минут, а можно напрямик до Нового города, через навесной мост.

Потянулись несколько долгих невыносимых минут. Ася придумывала, как отказаться, но не хватало фантазии, все слова казались бессмысленными и убогими. Гульназ сейчас сама напоминала Шарика с его неприкаянной душой – отступала, подвывала, хромала, зализывала кровавые душевные раны. «Не буду, не хочу, не надо», – скакало у Аси в голове, но топлива для отказа надолго не хватало, всё возвращалось на круги