Рассвет сменяет тьму. Книга третья: Идущая навстречу свету - Николай Ильинский
— Мне бы Иванку увидеть, поругать бы его, что долго не показывается дома, а там и умереть можно, — жаловалась Анисья Прасковье — сестре, которая все понимала и сочувствовала.
— А что Катька? — напомнила Прасковья сестре. — Она же теперь ездит аж на самый восток, видит Иванку…
— Была недавно здесь, да ты же сама знаешь, видела ее, — вспомнила Анисья. — Обещала наведать его, когда снова поедет туда проводницей, поговорить с ним, постыдить, что родных позабыл, а уж как он к ней отнесется, один Господь знает… Даст Бог, может, у Иванка к отцу и матери сыновняя жалость проклюнется… А там, кто ж его знает, нынче-то и дети — нс то, что раньше были. Современные!..
— Да, как и Артемка мой!.. Да и не Артем нынче, а переиначенный — отец Серафим! — в свою очередь жаловалась Прасковья Никоновна. — В Алексеевке живет, рядом, а носа не показывает, а еще поп — напрямую служитель Богу… На Престольные заглянет, это на Правую среду, и на Тихоновскую, и то поскорее да поскорее — все ему некогда, за столом с матерью минуту лишнюю не посидит. А куда спешить, хоть ты теперь и батюшка Серафим?… На тот свет всегда успеется! — испуганно помолилась Прасковья Никоновна. — Ты, Аниська, прихворнула, так приходи, ложись, постель есть, и выздоравливай, а Афонька твой нехай там с тараканами да сверчками под печкой повоюет…
И уже назавтра Анисья Никоновна обрела в хатенке сестры небольшую, но уютную «больницу», и главное — с такой внимательной и заботливой нянечкой, старшей сестрой Прасковьей Никоновной. Вместе им было о чем поговорить, что вспомнить, да и на ночь вместе вслух почитать молитвы.
— Ты, Апроська, не очень-то суетись, мне когда кусок хлеба или чашку чаю подашь — и на том спасибо, — попросила Анисья Никоновна, добавив: — И лекарства, какие дохтар приписала… Все таблетки такие горькие, век бы их не пила, да куда ж денешься — приходится…
На пути к истине
I
Екатерина не знала, что свекровь заболела, а то обязательно приехала бы в Нагорное, навестила ее, к отцу не заглянула бы, а к ней обязательно бы завернула. В Нагорное ее звала Варвара, а в Красноконский район — Анна Григорьевна Анисова, которая стала теперь председателем райисполкома, женщиной видной и уважаемой в районе. И Екатерина откликнулась бы на ее предложение, но… Но ждали ее на Дальнем Востоке! Отец Егор Иванович все больше становился чужим ей. обзавелся женой, сварливой, неприятной для Екатерины женщиной, своим небольшим хозяйством: десятком курей, несколькими крикливыми гусями и вполне спокойными утками, которых утром, размахивая хворостиной, гонял поплавать по неширокой Тихой Сосне. Жизнью дочери он не интересовался, о Нагорном не спрашивал, словно и не было на свете такой деревни. О Харькове иногда вспоминал, ибо поезд «Харьков — Владивосток» часто останавливался в Алексеевке, и то так, для порядка.
В очередной рейс во Владивосток Екатерина ехала проводницей в последний раз. Об этом очень горевала ее подруга Нина Сергеевна, однако волю свою никому не навяжешь; тайно злился начальник поезда Демид Гаврилович Негорюйцев — хорошую проводницу, особенно для поезда дальнего следования, надо вырастить, выучить, воспитать, а дело это сложное, хлопотливое. Он сам собирался скоро уйти на пенсию, но хотел, чтобы бригада оставалась сплоченной и помнила его. А тут Екатерина, которую он уже видел на своем месте, вдруг заявила, что из Владивостока, наверное, уже в Харьков не вернется, — было отчего проявлять свое недовольство. Возлагал Негорюйцев большие надежды на Алексея Ильича Игнатьева — не получилось! Не состыковались чувства его и Екатерины. «Но почему? — думал Демьян Гаврилович. — Алексей — инженер, на хорошем счету у начальства станции «Харьков», Екатерина — холостячка, не разведенка из-за плохого характера или из-за неверности: муж умер от ран, полученных в войну. И вот… не нашли единого языка, согласия… Правда, он добивался внимания Екатерины, но оказался для нее даже не единицей, а нулем!.. Стало быть, не смог постараться…»
А поезд тем временем шел и шел на восток, натужно подавая сигналы и покоряя километр за километром. А их, этих километров, более десяти тысяч. Зеленый океан тайги, необъятные просторы Сибири и города, города, большие и малые… Небольшой поселок и железнодорожная станция с удивительным названием «Ерофей Павлович»… Уставший паровоз на минуту остановился, пыхтя и отдуваясь густым паром. Удивленные и возбужденные пассажиры, особенно те, кто впервые ехал по этой, казалось, бесконечной дороге, прильнули к окнам вагонов.
— Чудное название станции!..
— Только имя и отчество?! Ерофей Павлович!..
— А фамилия как?…
— Хабаров!.. Ерофей Павлович Хабаров! — тоном знатока, идя по вагонам, говорил Демид Гаврилович Негорюйцев. — Простой мужик, а вот как увековечил имя свое!..
— Простой?!..
— Голь перекатная!..
— Врешь, начальник!..
— Не вру, почитай историю… Если бы каждый из нас сделал хотя бы тысячную частицу того, что сделал Хабаров, какой была бы ныне Сибирь, да и весь Дальний Восток!.. Только не всем это по плечу, хотя… — Негорюйцев, поворачивая туда-сюда голову, посмотрел на свои плечи и заметил: — Хотя не в плечах дело, а в голове, в уме то есть! — И поднял вверх указательный палец.
А поезд уже тронулся, пошел, врезаясь во все новые и новые моря пихтовой, кедровой, сосновой, да и не перечислить какой, тайги! И невольно почти каждый пассажир думал: «Как же ты велика, страна под названием Россия!» И каждый пассажир поневоле гордился, ведь он был сыном или дочерью этой необъятной страны.
На станции в Хабаровске, где поезд стоял довольно долго, пассажиры уже не спрашивали, почему город так называется, знали — без Ерофея Павловича и здесь не обошлось. Этот крупный город был построен на месте захудалой Хабаровки, основанной Ерофеем Павловичем в середине XVII века. Спустя тринадцать лет, в 1880 году, генерал-губернатором Восточной Сибири Николаем Николаевичем Муравьевым он был назван Хабаровском. Отсюда по железной дороге до Москвы восемь тысяч пятьсот тридцать три километра. Путешествие не одного дня! А рядом, чуть вниз по Амуру, и многовековой Китай — Китайская Народная Республика. И что-то там, на границе с этой страной неспокойно.
Шел 1969 год, самый разгар культурной революции.
— Говорят, какие-то хунвейбины прут через
