Хорошая женщина - Луис Бромфильд

Потом снова настало молчание. Так просидели они около часа. Наоми даже как-будто впадала в дремоту и, приходя в себя, слегка вскрикивала. У священника болела поддерживавшая ее рука, но он не шевелился. Казалось, ему было не до таких пустяков, как боль в руке. Он боролся, страстно боролся с мучительным искушением и все время сознавал, что каждая лишняя минута увеличивает горечь попреков, ожидавших его за порогом пастырского дома. Было уже далеко за одиннадцать, и он давным-давно должен был вернуться. «Я не могу сейчас пойти домой, — думал он. — Я никогда больше не смогу пойти домой! Лучше мне здесь же умереть. Еще одна встреча с той, и я сойду с ума…».

Он снова поднес свободную руку к глазам, как-будто пытаясь укрыться от ужасной представившейся ему картины. Наоми подняла веки и взглянула на него. Ее губы снова зашевелились.

— Мне все равно, что со мной будет, — прошептала она.

И вдруг, сам не сознавая, что делает, он нагнулся и обнял ее.

— Наоми… Наоми… вы серьезно сказали это? Отвечайте мне!

Он крепче сжал ее, и опять волна бурного, жуткого наслаждения прошла по его телу.

— Наоми… хочешь убежать… теперь… сейчас же, со мной?

— Делайте со мной, что хотите, только будьте добры ко мне.

— Мы имеем право на счастье. Мы выстрадали его.

Она не отвечала, и тогда он сказал:

— Бог нас поймет, он милосерд. Мы уже испытали ад — здесь, на земле, Наоми!.. Наоми, послушай меня: хочешь убежать сейчас же, сию же минуту? — Странное, близкое к безумию возбуждение звучало в его голосе. — У меня есть деньги. Я давно уже откладываю их, потому что давно знаю, что рано или поздно мне придется уйти. Я копил их по десять, по двадцать пять сентов, в чем только возможно урезывая себя. У меня больше двухсот долларов. Я знал, что когда-нибудь мне придется бежать. Правда, я предполагал, что уйду один… Я не знал… не знал… — Он начал всхлипывать, и слезы потекли по его изборожденному мелкими морщинками лицу. — Мы уедем куда-нибудь далеко — в Южную Америку или на острова Тихого океана, где никто нас не знает. И мы будем там свободны и счастливы. Мы имеем право на свою скромную долю счастья. О, Наоми, мы будем счастливы!

Наоми как-будто не слышала его. Она лежала в каком-то оцепенении, пока он не встал и не поднял ее осторожно в кресло, где она лежала теперь, полузакрыв глаза и наблюдая за ним.

Преподобный Кэстор вдруг перешел к действию с какой-то странной для него решимостью. Его руки вдруг перестали дрожать. Вся его фигура выпрямилась, как-будто он стряхнул свою усталость и неожиданно помолодел. Подойдя к столу и отперев ящик, он принялся вынимать оттуда деньги: сначала тонкую пачку кредитных билетов, а затем бесконечное множество различных монет, звякавших, когда он опускал их в свои карманы. Там были, наверное, целые фунты металла в мелкой разменной монете. Он наполнил свой жилетный карман дешевыми сигарами из ящика на столе, потом повернулся, подошел к Наоми, поднял ее с кресла, своими руками пригладил ей волосы и оправил на ней шляпу. Потом он целомудренно поцеловал ее в лоб, и она, опираясь на него, пробормотала:

— Увезите меня, куда хотите. Я так измучена.

Минуту они постояли так, и вдруг он своим низким, густым голосом начал произносить слова «Песни Песней»:

«Вот зима уже прошла,

Дождь миновал, перестал:

Цветы показались на земле,

Время пения настало,

И голос горлицы

Слышен в стране нашей…»

Эти слова привели ее в такое же состояние экзальтации, в каком она находилась, когда сидела за пианино, вся поглощенная своими переживаниями. Это уже не была Наоми. Наоми как-будто умерла. Она была пышной царицей, и Соломон во всей славе своей был ее возлюбленным…

Немного спустя, когда часы на пожарной части пробили полночь, дверь классной комнаты закрылась, и две фигуры поспешно удалились под проливным дождем. Это были усталый средних лет пастор и молодая женщина в самодельном фуляровом платье и намокших пальто и шляпе. Но свет горел в их глазах и, казалось, освещал им мрак и отводил от них дождь.

23

Филипп медленно просыпался, чувствуя, что спал в неудобном положении, и думая: «Должно-быть, уже поздно. Наоми скоро будет дома». Потом, взглянув на часы, он увидел, что был уже второй час. Он поднялся и подошел к часам, прислушиваясь к их тиканью, чтобы убедиться, что они исправно идут. Потом поглядел на свои карманные часы. Они тоже показывали пять минут второго. Он прислушался к шуму дождя, стучавшего по железной кровле, потом заглянул в остальные две комнаты. Они были пусты, и он вдруг испугался.

Бросив последний взгляд на близнецов, он схватил шляпу, сбежал по лестнице, и, разбудив многострадальную миссис Стимсон, сообщил ей, что Наоми еще не приходила домой. Он попросил соседку оставить свою дверь открытой, чтобы она могла услышать, если дети заплачут, и, не слушая ее жалоб, убежал под дождем.

Дождь лил, как из ведра, растопляя снег и потоками сбегая с холма. Филипп мельком подумал, что завтра в Низине будет наводнение. Вода поднимается и зальет зловонные подвалы домов. Те немногие семьи, которые еще живут в палатках, несомненно уже насквозь промокли от этого холодного ливня. Улицы были пустынны, и дома высились на них черными громадами. Он увидел издали отблеск света на мокром, черном плаще полисмена. Если не считать последнего, Филипп был единственным живым человеком в этом городе мертвых.

Уже издалека он завидел свет в классной комнате при церкви, и это согрело его, вселив в него уверенность, что он застанет там Наоми. «Какое-то неотложное дело возникло во время спевки», сказал он себе. Он побежал по улице, потом через кладбище и сильно постучал в дверь классной комнаты. Никто не ответил ему. Там никого не было. Он открыл дверь. Прежде всего ему бросился в глаза полуоткрытый ящик шкафа с грудой небрежно брошенных в него нот. В столе был выдвинут пустой ящик. Пламя газового рожка все еще колыхалось в углу. Пройдя комнату, Филипп вошел в церковь. Там было темно, и только окна выделялись серыми пятнами на черном фоне. В пустой церкви ему стало страшно. Он закричал: «Наоми! Наоми!» — и, подождав, услышал только постепенно ослабевавшее эхо: «Наоми!.. Наоми!.. Наоми!..» Наконец, и оно замерло в мертвой тишине. Он крикнул опять, и снова насмешливое эхо ответило ему.

«Если ее нет здесь, — подумал он, — то