Потерянная эпопея - Алис Зенитер
Женщина дает, а потом идет на аборт.
Но женщина не дает себя изнасиловать.
Это не может быть та же фраза, та же структура, те же модализаторы действия, как сказала бы Тасс на уроке французского. Нет, это невозможно. Женщина не может быть подлежащим всех трех фраз. Эти три фразы не то же самое.
Мужчина насилует женщину. Мужчины насилуют женщин. Очень часто. Есть мужчины, которые насилуют женщин. Они имеют тела, лица и имена. Нельзя допустить, чтобы они исчезли из фразы. Чтобы изнасилование так и осталось в подвешенном состоянии, за ними, после них, и совершил его некто никто.
Мужчина насилует женщину. Мужчина насилует женщину. Вот как надо говорить. Но жандарм говорит иначе, это не то, что, по его словам, сказала она.
– Я знаю, какие они бывают,– цедит Тасс сквозь зубы.
– Нет,– отвечает НВБ,– не знаешь.
Ее кулаки судорожно сжимают еще влажный песок. Тасс чудится надлом в ее голосе, несмотря на краткость фразы, это ощущение проскользнуло меж двух кратких слогов. Она не возражает. И в этот раз НВБ, наверно, права. Тасс не может знать, какие они с канаками. История Пенелопы не та же, что история Лори. Французы очень рано решили, что канакские женщины некрасивы. Располагая на тот момент целой империей, они приписали красоту Полинезии. Тамошние женщины считались красивыми; здешние нет. Они поставили фигуру попинэ-канаки против ваинэ-таитянки. Миссионеры дали им длинные платья, полностью их одели, религиозные заветы совпали с эстетическими принципами: эти тела мало того, что грешны, они еще и безобразны, прикроем их. Ни изнасилования, которыми пересыпана история колонизации, ни отношения по обоюдному согласию и смешанные пары недавнего времени не смогли изменить фасад, этих гримас белых мужчин: женщины тут так некрасивы, что их невозможно желать. Или надо очень много выпить. Или быть полным извращенцем. Или самому быть канаком, что не исключает ни пьянства, ни извращений. И Тасс, которую чувство вины раздражает, как жужжащее насекомое, не может забыть, что сама тоже находила Пенелопу некрасивой. Она выросла здесь, в обществе, где считается нормальным заявлять, что канакские женщины некрасивы, кроме разве что девушек с острова Лифу, у которых волосы полинезиек. Когда она ходила в лицей, мальчишки иногда посылали в групповой чат фотографии накрашенных мартышек, уверяя, что это копия той или иной одноклассницы, и Тасс смеялась вместе с ними, несмотря на комок смущения в горле. Так что она признает правоту НВБ: она не знает, каково это могло быть для Пенелопы. Под какими взглядами ей пришлось пытаться рассказать обо всем в первый раз, под какими взглядами пришлось отвечать на вопросы, все грубые вопросы, которые жандармы и сегодня задают так же, как и двадцать лет назад.
Нет, это было не в первый раз, наверно, сказала она, уставившись в одну точку на стене. Нет, она не может сказать, сколько раз это было. Да, она бы сказала, регулярно. Да, в ее постели чаще всего. Всегда ее дядя, да. И один раз его друг. Всегда ночью, да. Когда все спали, да. Она не знает, был ли кто-нибудь в курсе, нет. Только ее брат. Да, ее брат в курсе. Потому что она ему сказала. Несколько месяцев назад, так ей помнится. Ее брат, Селестен, да, ее близнец. Она не может описать, как он реагировал. Да, он ей поверил. Да, сразу. Просто потому, что он ей верит. Да, так она и говорит: он ей поверил, потому что он ей верит. Нет, она не может сказать это иначе. И… Да, он выкрикивал угрозы в адрес дяди. Нет, он ничего не сделал. Нет, она и не хотела, чтобы он что-либо делал. Нет, она не думает, что убийство решило бы ее проблему, и, простите, кого мы здесь хотим защитить?
Да, она хотела, чтобы это прекратилось, конечно, хотела, чтобы это прекратилось. Нет, она не. Сумела. Пыталась? Она… Ну, убегала несколько раз. Ночью, да, и провела несколько ночей на улице. Кажется, в сентябре. Нет, собственно, нигде. Иногда спала, прикорнув среди машин, иногда ходила. Да, она пошла к подруге разок-другой, но… Нет, подругам она ничего не сказала. Нет, не пыталась. Оттолкнуть его, нет. Кричать тоже. Потому что она боялась. Что он сделает хуже. Нет, она не знает, бывает ли хуже, правда. Да, выходом для нее было сказать это брату. Нет, она не думала пойти в полицию. До сегодняшнего дня нет. Потому что она им не доверяет. Потому что полиция с ними не так, как с белыми. Да, так ей говорили, и она сама это видела. Нет, она не возьмет свои слова назад. Да, она спокойна.
Да, это брат предложил ей уйти вдвоем. Да, после того как она поняла, что беременна. Да, она согласилась. Не вдаваясь в детали, нет. Просто идея, да. Она может ее сформулировать, конечно. Она согласилась уйти, не задумываясь куда и как, потому что действительно хотела уйти. Нет, она ничего не скажет о людях, которые их приняли. Потому что это не их дело. Да, она сознает, что дерзит.
Да, вернемся к Селестену, она не против. Нет, он никогда не был жестоким.
Нет. Нет. Он никогда…
Нет, только не он.
Нет.
Она больше не хочет отвечать на вопросы.
Нет, она не хочет воды или колы. Да, ей хотелось бы уйти сейчас же. Да, ей есть что добавить: то, что они здесь делают, на словах, это тоже насилие.
– Они отправили ее к дяде,– говорит НВБ.– Сказали, что зайдут. Но они всегда так говорят, правда? И никогда не заходят. Тогда близнецы пришли ко мне, и к ДоУс тоже. Мы сказали им, что все понимаем, обойдемся без расспросов. Ей сказали: мы знаем, знаем, что происходит, стоит только отвернуться. Отчим утверждает, что ты ему никто, что он тебе ничего не должен, и даже детства, у дяди в штанах горит, а ты рядом, кузен повторяет тебе, что все равно вы поженитесь и это просто аванс, приятель знает, что вы не поженитесь, и хочет попользоваться, пока ты не ушла, парень, которого ты отвергла, мстит. Мы всегда знали, что злые люди делают с детьми. Но дети вырастают.
Тасс слышит фразу, всплывшую из ночи, из ямы с водой, фразу, которую шептала Селеста над колыбелями ее предков. Она не помнит, что сама сказала Лори тогда, после жалобы, которую так и не приняли, Лори, которая забрала свои разбитые вдребезги фразы, свою сумку и куртку и, пошатываясь, вышла.
