Потерянная эпопея - Алис Зенитер
Что-то в этих словах вызывает у Тасс нервный зуд, давно ей знакомый. Она вспоминает синяк на чердачной распродаже, вспоминает обреченную фразу Пенелопы о пьяных мужчинах, смех дяди на лестнице башни, остатки коллажа на стене стадиона СЕСТРА МОЯ, Я ТЕ ВЕРЮ НАСИЛ УР, Я ТЕ Ж ВУ. У нее чешется шея, потом ключица по всей длине, и под глазами тоже.
– Она не знала, что делать,– добавляет НВБ.
– С ребенком?
– Со своей жизнью. От ребенка было поздно избавляться.
Зуд усиливается, и Тасс легонько проводит ногтями по шее в надежде, что этого будет достаточно, чтоб его успокоить.
– Она сказала тебе, кто отец? – спрашивает она.
НВБ издает «пф-ф-ф» сквозь стиснутые зубы. Потом повторяет: отец, отец, отец, как будто это просто звуки, а не слова, и смотрит наружу, на новый день после бури, свежий и чистый воздух, кусочки голубого неба. Она резко поворачивается к Тасс:
– Отца нет.
– Ладно,– не задумываясь, отвечает Тасс.
– Такой человек не может называться отцом. Я не хочу знать, что там заливает биология, все равно он никакой не отец. Он заслуживает гнить в Камп-Эст.
Она бросает окурок на пол.
– Пойду разбужу их, и мы проводим тебя к машине.
Увидев уголок побережья, где расположилась Тасс, НВБ восхищенно качает головой. Красивый уголок, хороший уголок. Она бы не сказала, что Тасс способна найти такой уголок. Небо теперь совсем голубое, новенькое, как тонкая кожица после раны, но море темное, грязное, полное плавающего мусора. ДоУс заявляет, что искупается, прежде чем они отправятся обратно.
– Это опасно,– говорит Тасс.
Ее всегда учили не заходить в мутную воду после бури, после ливней, после гроз. Это дни акул, они могут подплыть украдкой. Ручей смеется и говорит, что ДоУс не соблюдает никаких правил безопасности, она думает, что у нее особая связь с акулами.
– Это правда,– отзывается ДоУс с очень серьезным видом.
– Посмотрите-ка на нее,– продолжает Ручей,– она даже не из прибрежного клана, а ведет себя так, будто акула – ее тотем.
ДоУс, уже входя в воду, возражает: это здесь ни при чем. Акулы – просто морские собаки, а с собаками она хорошо ладит. Как правило, достаточно просто не бояться. Листочки обвиваются вокруг ее талии, по мере того как она продвигается вперед. Иногда, продолжает она, какая-нибудь акула может слететь с катушек, пристраститься к человечине, и это ужасно. Но тут нет причины бояться миллионов других только потому, что они отдаленно на нее похожи. Собаки убивают гораздо чаще, чем акулы, говорит ДоУс, стараясь все-таки не поднимать брызг. Но никто об этом не говорит, потому что люди различают собак, они хотят, чтобы их собака отличалась от других собак. А она, ДоУс, делает разницу между акулами. И медленно погружается до подбородка.
НВБ сидит на узкой полоске светлого песка между зарослями вьюна, высовывающимися из леса, и плещущей серой водой. Она закрыла глаза, подставляя лицо солнцу. Вид у нее почти расслабленный. Тасс думает, что у нее не будет другого шанса задать вопросы, прежде чем они расстанутся. Она садится рядом, бессознательно копируя позу НВБ, положение ее рук, изгиб затылка.
– Близнецы… они говорили о своих проблемах еще кому-нибудь?
– Нет, не думаю. Не взрослым, во всяком случае. Что они могли сделать? Вернуться в племя и потребовать справедливости, когда они там не росли? Это или всех бы перессорило, или ничего бы не изменило, да и малышке незачем через это проходить.
Недоверие сквозит между словами НВБ, в артикуляции согласных:
– Ты ведь спрашиваешь, почему они не пришли к тебе? Здесь твоя проблема? Ты сомневаешься в своей воспитательной роли, хочешь, чтобы я тебя успокоила?
Тасс тихонько качает головой, нет, нет, конечно, вопрос не в этом. Про себя она, однако, думает, что НВБ отчасти права: раненая гордость сыграла свою роль в ее желании отыскать близнецов. Но все-таки она хочет знать другое.
– Я думала… Если я правильно поняла, что произошло, я думала, ходили ли они к жандармам.
– Она ходила. До того, как пришла ко мне. Это ничего не дало.
Зуд возобновляется под красными полосами, которые ногти Тасс оставили чуть раньше. Она понимает, что еще надеялась на другой ответ НВБ: жандармы? Зачем жандармы? Но теперь не осталось места сомнению. Она спрашивает себя, это ли имел в виду Шенонсо, когда говорил, что близнецы – «проблемные дети». Спрашивает себя, так ли в его профессии говорят об изнасилованных девочках.
– Жандармы совсем ничего не сделали?
Поглядывая на ДоУс, которая бесшумно плывет в неглубокой воде, НВБ рассказывает все, что знает, про унизительный разговор, маленький кабинет, пластиковый стул. Тасс легко представить себе эту сцену. Ей легко представить Пенелопу с ее выпирающим животиком и мокрым от слез лицом, напряженно выпрямившуюся на стуле, как в классе на уроке. Может, потому что двадцать лет назад она сопровождала Лори назавтра после вечеринки, на которой мальчики из лицея решили, что могут попользоваться пьяными и спящими девочками, как будто расстеленные на полу матрасы были их собственным холодильником. Уже тогда Лори не боялась говорить. То, что с ней сделали, было невыносимо, но выговаривалось без труда. Слова нужны были только для того, чтобы мальчики понесли наказание. Несмотря на размазанную тушь и оторванную бретельку на левом плече, Лори была уверена, что ее услышат. Она хотела быть услышанной, в это же утро, сейчас, немедленно. Ей была невыносима мысль, что все разойдутся по домам как ни в чем не бывало. В кабинете она не заикалась. Тасс помнит тот разговор лицом к лицу, в ходе которого все слова Лори были вывернуты наизнанку и лишены смысла. И сейчас, среди разорванных фраз, образ ученицы накладывается на образ подруги.
Она сказала, что дала себя изнасиловать, говорит о Пенелопе жандарм, которого на сей раз могут звать Шенонсо, хотя двадцать лет назад он был похож на актера Тома Селлека, только краснее и мордатей.
Уже плохое начало. Потому что она такого не говорила. И никогда бы не сказала. Ни Лори, ни Пенелопа. Ни Тасс, оставшаяся немым свидетелем. Все трое знают: говорить надо не так. Не нужно страдательного залога. Я не дала. Не такое оно, мое общественное положение. И не таков мой статус в обществе. И это не результат череды каких-то там операций, сложных и невразумительных. Это простое действие. Его совершил такой-то. А не кто-то из них там. Давайте без обезлички: «это сделал кто-то». Так нельзя говорить. Это невозможно.
Женщина
