Хорошая женщина - Луис Бромфильд

И вдруг ему стало ясно, почему она пришла, и он испугался.

— Вы слышали о моем отце? — спросил он.

— Нет, — с легким удивлением ответила она.

— Он сегодня вернулся. Это было ужасно, Мэри! Лучше бы он и не показывался сюда! Лучше бы он никогда не возвращался…

Филипп рассказал ей всю историю и не скрыл даже своего подозрения, что отец лгал, что он двадцать шесть лет назад просто бросил сына и жену на произвол судьбы.

— Я не понимаю, как мать могла пустить его назад, — сказал он. — Не понимаю, как она может выносить его присутствие.

Мэри хотелось закричать: «Неужели вы не понимаете, Филипп? Неужели вы не видите, какая это женщина? Если вы этого не видите, ничто не спасет вас! Она еще хуже его, потому что он, в сущности, безобиден». Но она только спокойно сказала:

— Может быть, ваша мать любит его. Если это так, это объясняет все.

— Может быть, дело в этом. Она, наверное, любит его.

— Она… ваша мать была у меня сегодня, — заговорила Мэри. — Вот почему я сейчас здесь. Она наговорила много ужасных вещей… которые вовсе не были правдой. Она сказала, что я… что я… все время жила с вами, и что она это только теперь выяснила. Она сказала, что я бегала к вам сюда, в конюшню, на свидания. Она всегда ненавидела меня… и только за то, что я всегда любила вас. Она говорит, что я пыталась похитить вас у нее.

На миг Филипп оцепенел, уставившись на нее. Она чувствовала, как его рука холодеет и отпускает ее руку. Наконец, он пробормотал:

— Неужели она это сказала? Сказала вам такие вещи?

— Да… В конце-концов, я от нее убежала. Больше мне ничего не оставалось делать.

Тогда он вдруг упал на колени и спрятал голову в складках ее платья.

— Мне нечего сказать, Мэри, — бормотал он. — Я не считал ее способной на подобный поступок… Но теперь я знаю, какая это женщина. О, как я устал, Мэри… вы не знаете, как я устал!

Она начала гладить его темные волосы, и вдруг ее поразила ужасная мысль, что, желая отомстить Эмме Даунс, она причинила боль вовсе не ей, а Филиппу.

— Вы не знаете, что я пережил, Мэри, — сказал он. — Уже месяцы, даже целые годы, как частица за частицей что-то уходит от меня, во что я привык верить, разрушается что-то любимое, и я не могу с этим бороться. Я пытался, но ничего не помогало. А теперь… я больше не могу выдержать. Я не могу… Я ненавижу ее… но я не смею показать ей это. Я никогда не мог бы причинить ей боль… потому что она, действительно, любит меня. И она говорит правду, что она бесконечно много сделала для меня. Своими руками она выростила и вскормила меня.

Опять Мэри хотелось крикнуть: «Она не любит вас. Она не любит никого, кроме себя самой!». Но она опять промолчала.

— И верно то, что она теперь сказала… что вы, Мэри, похитили меня у нее. Она достигла своего. Теперь кончено… я больше не буду и пытаться.

Поглаживая его голову, Мэри думала: «Он как маленький мальчик. Никогда он не будет взрослым».

Вслух она сказала:

— Я так обозлилась, Филипп, что пришла сюда. Я не думала о том, что будет дальше. Единственная моя мысль была: «Если ей кажется, что это правда, то пусть так и будет, потому что все равно она разнесет это как истину». Я не могла больше думать ни о чем, кроме нас с вами.

Он поднял голову, взглянул на нее, схватил ее за руки.

— Это правда, Мэри? — спросил он и неожиданно поцеловал ей руку.

— Эта правда… иначе зачем я была бы здесь в этот час?

— Мэри, я любил вас всегда, всегда… С тех пор как я впервые увидел вас. Но я узнал это, когда было уже слишком поздно.

— И теперь еще не поздно, Филипп!

Он долго молчал, но она знала, о чем он думал. Он был недостаточно силен, чтобы взять жизнь в свои руки и согнуть ее по своей воле, а может быть, это был не недостаток силы, а лишь чудовищная путаница понятий, державшая его в плену и заставлявшая его блуждать в безнадежном лабиринте. До этой ночи она сама не находила в себе достаточно сил для действия, но теперь какая-то безудержная смелость овладела ею — трезвой и разумной Мэри Конингэм. Она намеревалась сегодня успокоить и утешить его. Пусть они оба будут хоть немного счастливы. Не все ли равно, что принесет завтра? Лучше бы и вовсе не было никакого завтра…

Филипп заговорил первый. После долгого молчания он прошептал:

— Я не могу пойти на это, Мэри… не могу. Ведь это касается не меня одного. Это касается также и вас и Наоми. Она в случившемся виновата не больше меня.

На миг она пожалела, что, он так мало похож на Джона Конингэма, но затем сразу почувствовала, что именно за его порядочность, за муку его борьбы она и любит его так глубоко. И она испугалась, что он сочтет ее гадкой, жестокой и преданной плоти. Но всего этого она не могла объяснить ему.

Не было на свете достаточно ярких, достаточно сильных слов, чтобы дать ему понять, что привело ее сюда. Она продумала их отношения, сидя долгие часы у окна при свете встающего месяца. Она чувствовала стремительный бег жизни. Она становилась старше с каждой секундой. Она знала, что какая-то страшная и таинственная сила предназначила ее и Филиппа друг для друга, бороться против нее, как делал Филипп, казалось ей тяжким, темным грехом.

Он вдруг освободился и встал.

— Нет, я не могу, Мэри… Я уйду… Вы можете провести ночь здесь и утром уйти. Никто в городе не будет знать, что вы провели ночь не в замке Шэнов.

— Куда вы пойдете?

— Пойду в палатки. Вы не беспокойтесь!

Она прикрыла рукой глаза и тихо спросила:

— А что же… будет потом, Филипп?

— Не знаю… ничего не знаю. Я сам не знаю, что делаю.

— Так не может продолжаться… Я не могу…

— Эх… лучше бы умереть!

И внезапно она со стоном уронила голову на стол и закрыла руками лицо.

— Вы все еще под влиянием матери, Филипп! Вы не можете стряхнуть с себя жесткие, ложные принципы, которые она вам привила. О, господи! Если бы только она умерла… тогда мы были бы мужем и женой!

Она тихонько заплакала. При этом