Потерянная эпопея - Алис Зенитер
– Зачем вы это сделали?
– Мы вовсе ничего не сделали.
Лицо НВБ твердеет, как будто становится маской с глубоко высеченными чертами.
– Тебя никогда не учили, что нельзя тревожить ямы с водой и вершины гор? Это место, где смешиваются «здесь» и «там». Никто не должен оказаться на стыке случайно.
Тасс могла бы ей сказать, как сказала Изе несколько месяцев назад, что «не очень в это верит, извини». Но после всего, что с ней случилось, это было бы уже не совсем правдой. Теперь ей кажется, что ее фамилия весит сто пятьдесят лет и пару цепей. Она извиняется, что зашла так далеко, она искала воду и, наверно, что-то еще.
– Вы не могли бы проводить меня к моей машине? Я оставила ее на побережье.
– Не время сейчас ехать,– спокойно говорит ДоУс.– Скоро начнется циклон.
Тасс хочет ответить, что он не придет до завтра, и это еще самое раннее, но замечает, что скрежет веток как будто стал громче. Деревья колышутся, еще не гнутся от бури, но вздрагивают, шевеля большими гроздьями листвы, ни дать ни взять пухлые ягодицы, мерно вздрагивающие над лакомым кусочком плоти. Нижние ветви скребут по крыше хижины своими тонкими ответвлениями. Одна из них вдруг издает такой пронзительный скрежет, что вся группа стискивает зубы, а Ручей стонет.
– Он будет маленький,– говорит НВБ,– но река выйдет из берегов. По мосту будет не проехать.
– Не думаю, что он будет маленький,– почти обрывает ее ДоУс.
Она так раздражена, будто циклон – ее собственное произведение. НВБ поворачивается к Тасс и вопросительно выставляет в ее сторону подбородок. Тасс качает головой: это не значит ни да ни нет. Ей знаком этот ритуал: прямо накануне циклона каждому непременно надо высказать свое безапелляционное мнение о том, каким он будет, а оно у всех разное. Ее брат Джу, например, скачал несколько приложений, позволяющих ему следить на картах за кружением разноцветных воздушных масс. Он не всегда понимает, что означает обилие данных, высвечивающихся у него на экране, но читает их, тревожно сдвинув брови, веря цветовому коду больше, чем замерам. Зато Лори верит только словам старика-соседа, ему восемьдесят четыре года, и циклонов он на своем веку повидал много. Никто не слушает ни ведущего прогноза погоды на местном телеканале, ни его коллег на разных радиостанциях. Циклон надо прочувствовать или познать на собственном опыте.
– Мы укрепили хижину несколько дней назад, и у нас здесь есть запас воды и пищи,– говорит Ручей.
– Вы можете остаться до завтра,– переводит ДоУс.
Тасс не понимает, откуда вдруг взялось это «вы», знак формальной вежливости, который используется разве что с администрацией, да и то не всегда.
– Можешь говорить мне «ты».
– Нет, нет,– бормочет ДоУс, как будто такое не лезет ни в какие ворота.
Она машет рукой в сторону Тасс, показывая на точку чуть выше ее плеча, и добавляет:
– Я не буду делать вид, что его здесь нет.
Тасс резко оборачивается, готовясь увидеть чье-то лицо. Но там только деревья, и ветер, и хижина, она такая хрупкая перед близким циклоном.
– Кого, прости?
– Твоего предка с толстыми бровями. Ты взяла его с собой, выйдя из ямы с водой, ты это знаешь?
Тасс нервно отряхивается, как будто может смахнуть предка тыльной стороной ладони. Она не знает, хочется ли ей, чтобы он был с ней теперь, когда она выбралась на поверхность, слишком много дурных мыслей она слышала, они так и кружили за его острыми чертами. Она буркает, что там было странно сегодня ночью, но это, наверно, из-за джина, из-за страха темноты, а может быть, еще и из-за того самого дыхания в затылок несколькими часами раньше. Это ее взволновало. Но нельзя придавать слишком большого значения произошедшему: люди всегда видят вещи, которых не существует. Движущихся зверей в облаках, таинственные круги на полях маиса, лицо Иисуса на плащанице.
– Мы все трое видели то же, что и ты,– напоминает ей НВБ.
Тасс хотелось бы, чтобы этого не было. Кислота поднимается в желудке от стыда. Она надеется, что они видели не все.
– Это интересный опыт,– произносит мечтательный голос Ручья.– Таких опытов we crave for[54]. Это эмпатия насилия, настоящая. Только она повернулась в другую сторону.
– Прости, в какую сторону? – не понимает Тасс.
– В сторону, обратную тому, чего мы ищем. Это были мы к тебе. Мы, спроецированные на твое прошлое. Или твое прошлое, спроецированное на нас, как паутина на лице, и невозможно из нее выпутаться.
Он уже мечтает, глаза устремлены вдаль, рот растянут в улыбке, руки взлетают:
– Было бы гениально, если бы мы могли создать что-нибудь такое с другими. Заставить их вмешаться в наше прошлое. Это был бы the ultimate experience[55]!
НВБ это как будто не убеждает. Она говорит, что нельзя ни с кем разделить чужую душу, душа у каждого своя, как столовые приборы или нижнее белье. У Тасс всплывают далекие воспоминания о чтении Мориса Ленхардта, пастора и этнолога, написавшего первую научную книгу о канакской культуре. Он пишет в ней, что канаки не причинили зла первым белым, прибывшим в Каледонию, потому что видели в них души своих предков. Они встретили их с должным уважением, с радостью, какую испытывают при встрече со Старцами, ушедшими на ту сторону. Поняв, что другие кланы тоже видят вновь прибывших, они сделали вывод, что это не духи, и изгнали их, а кого-то и убили, от ярости, что были обмануты. Встречают всегда только своих предков, НВБ права. Тогда что же с ними случилось вчера вечером? Тасс нервно потирает виски.
НВБ продолжает бороться с энтузиазмом Ручья: даже если вчерашний опыт можно воспроизвести, он ничего не даст. Если бы белые встретили ее, НВБ, предков, или ДоУс, или Ручья, что бы это для них изменило? Они отлично знают, что канаки пострадали от колонизации, им не нужны ямы с водой, чтобы это узнать, они притворяются, когда говорят: вам как-никак дали дороги и Медиполь.
– Они вовсе не притворяются,– протестует ДоУс.
НВБ уверена в своей правоте. Белые отмахиваются
