Круг, петля, спираль - Анна Баснер
Ловко у нее это получалось. Некое особое подкапотное мышление – словно с лету понимала любую анатомию, внутреннее устройство чего угодно.
Это было здорово. Вероника росла. Ее папа заведовал мастерской чудес. Проектировал невероятные комнаты и лабиринты, населял их диковинными существами. «Папа, ты бог?» – как-то спросила Вероника. Федор от неожиданности расхохотался. Агния с обычной своей лукавой полуулыбкой сказала: «Твой отец демиург. Почти то же самое. Воплощает миры. Чужие сказки». А он даже спорить не стал. Оперся рукой о край стола: голова от счастья закружилась. Быть всемогущим для дочери – чего еще желать?
Бесконечно хотелось удивлять ее, смешить. Вспоминая времена, когда он только-только осваивал протезный желатин, Федор снова стал примерять на себя разные образы: пират, клоун, звездочет – кто угодно, возможности объемного грима практически безграничны. Мастер перевоплощений. Маг. Веселил Веронику. Валял дурака, гримасничал, разговаривал с ней разными голосами.
Дочка смеялась и хлопала в ладоши. Дергала шустрыми пальчиками за накладной нос, в секунду сминая маску, на которую Федор потратил три с половиной часа. И ну ее! Так великолепно сломать – это же нужен талант. Умница моя! Сидела верхом на силиконовом драконе и болтала сандаликами. Юная валькирия. Плотненькая. Взгляд воинственный. Кудряшки как у мамы, только темнее. На лобике бордовая родинка – не слушай никого, это ангел тебя во сне поцеловал. Платьице с веселым слоником на грудке, мама сшила. Наряды для Вероники Мейв сочиняла изумительные, одевала как куколку. Вероника, не дожидаясь, пока на ней застегнут последнюю пуговицу, выворачивалась и со всех ног бежала к папе. Красоваться.
Смелая девчонка – ух! Совсем уж отъявленную бутафорскую мертвечину, естественно, создавали в спецкомнате, подальше от ее любопытных глаз. Хотя она так и норовила ящеркой туда пробраться за кем-то из взрослых. Но и без кадавров в мастерской хватало ужастиков: с потолка свисали упитанные пауки, в углу все так же несла вахту болотная мумия. А оскаленный вурдалак ростом выше михалковского дяди Степы! «Неужели не боишься?» – спрашивал Федор, наклоняя к дочке за лохмы голову гоблина, зеленую и пупырчатую, как огурец. «Нет!» – отвечала она громко, категорично и сама корчила уморительно звероватую рожицу. Понимала, что все это понарошку. Папа давно объяснил.
С дочерью они были заодно. Заговорщики. Вместе замышляли шалости. «Давай завтра утром наденем папе клюв, прилепим перья и во-от такие совиные брови и напугаем воспиталку? Как замечательно. Это мы хорошо придумали! А послезавтра сделаем из папы старика-колдуна. Скажем, что я на самом деле твой пра-пра-прадедушка. Как, ты говоришь, назовем? Мерлин?» Федор весь сжимался как параноик, стряхивал мимолетный знобливый испуг. Кельты… Неужто Мейв читает Веронике бретонский цикл? «Откуда узнала о Мерлине, милая? А, из мультика… Может, лучше Гэндальф? Нравится? Какое у него отчество? Ну не знаю… Тебе какое нравится? Гэндальф Ильич. Как у деды нашего любимого. Договорились. А теперь пойдем в садик». В старшей группе Федора обожали. Все, кроме, разумеется, взрослых.
Вероника еще не пошла в первый класс, а у них – сам собой! – образовался свой язык. Смесь донельзя упрощенного толкиновского синдарина и трогательного детского новояза. Грамматика похожая, а некоторые слова немного другие. Чтобы даже мама не поняла. К эльфийскому еще в ролевые времена Мейв относилась пренебрежительно – это вам не гэльский. Но слыша, как чулюкают муж и дочь, улыбалась самым уголком рта и качала головой. В их маленький мир без приглашения не лезла. «Мои хорошие. Играйте-играйте…» И опускала глаза на пяльца.
Пяльца, да. Она все шила-вышивала. Пора бы уже делом заняться, а то совсем в домохозяйку превратилась. Из-за родов и таблеток Мейв отяжелела, немного раздалась в талии. Утратила легкость, манящую текучесть изгибов. Стала прямая в боках, как грелочка, наполняющая теплом постель. В жизни ее это ничуть не портило, но, если снова задуматься о сцене… Не знаю, не знаю. Разве что в детский театр обратно возьмут – играть добрых тетушек и крестных фей.
Зато эмоциональное состояние давно уже выровнялось. Депрессивные эпизоды больше не повторялись. Порой Мейв жаловалась, не без того. Но когда Федор, подустав от нытья, предложил вернуться к терапии, прекратила. И правильно. Чего киснуть на пустом месте? Ссоры бывали у них иногда, как у всех. Выплески характеров. Обычное человеческое раздражение. А что вы хотите, когда маленький ребенок?
Вероника задавала жару. Как-то раз испытала острое отвращение к зимним колготкам.
Вырывалась, каталась по ковру в прихожей, плакала:
– Авон! Авон!
– Ника! – Мейв пыталась поймать дочку за пятки. – А ну перестань. Сейчас по попе получишь.
– Бав! – надув губы, заявила Вероника на синдарине. – Аво гаро! Авон!
– По-русски говори!
Вероника ползком попятилась из коридора в кухню:
– Авартхо! Нив ан гот!
Федор подавил смешок. «Отходим! Лицом к неприятелю!» – были ее слова, к ситуации как нельзя более подходящие.
Мейв метнула в него сердитый взгляд:
– Что она говорит?
– Не хочет надевать. Нет, не надо, не буду. Да они неудобные небось, – примирительно сказал Федор. – Я бы и сам на такие никогда в жизни не согласился.
– Опять ты ей потакаешь! – Мейв вручила ему шерстяные колготки. – Избаловал феноменально. Сам одевай.
Федор брякнулся на пол к дочке.
– Ну что, аранель, принцесса, – обратился к ней на синдарине. – Давай-ка попробуем еще раз. Ах ты, милая, куда убежала…
Мейв часто ворчала. «Опять на Нику в саду жаловались, подралась. Не может спокойно сидеть играть, как другие дети. Носится. Думаешь, мне нравится все это слушать?» Выговаривала Федору, что он слишком многое разрешает ребенку, а ей, матери, достается роль сурового воспитателя: покрикивать, одергивать. Ника, хватит бегать! Ника, куда ты дела синие пуговицы? Ника, не мешай маме гладить! Черт, я из-за тебя халат шелковый прожгла! Федор морщился (зачем же так громко?), подхватывал на лету непоседу: горячие подмышки, серые от пыли коленки на белых колготках. «Пойдем-ка, аранель, в мастерскую? Маме надо отдыхать».
Но где-то через полгода Мейв и сама уже решила, что отдыха с нее хватит. Поехала на два дня в Москву – якобы к подруге. Вернувшись в Петербург, на вокзале кинулась на шею Федору. Лопалась от возбуждения. Сюрприз! Получила роль! Валя помог, опять. Он теперь большая шишка, настоящий продюсер со всеми атрибутами – чуть смазанным штампом столичной регистрации в паспорте, тонкими, пастельных расцветок кашемировыми водолазками, сосудистой сеточкой на щеках от регулярных возлияний и стайкой голенастых, на все готовых любовниц. Улыбка только прежняя, ребяческая. С ямочками. Ставил на телике легковесные комедийные сериалы – бешеный, между прочим, успех у населения.
Мейв бежала по голубым и несерьезным майским лужам, брызгала, тараторила, в волнении переставляя местами слова. Это будет ироническое переложение сверхпопулярных голливудских «Отчаянных домохозяек» на российские реалии. Много шуток, скелеты в шкафах, интриги и крутые повороты сюжета в декорациях респектабельного московского пригорода Павловская Слобода. Роль Мейв досталась далеко не главная, но значимая. Жена витала на седьмом небе. Федор – пониже. Где-то на третьем. Нет, она молодец, конечно, но все-таки, блин… Домохозяйки…
Лакированный чемоданчик, купейная полка – обязательно нижняя. Быстро и сурово оглядеть соседей – не обидят, нормальные? «Вероника, обними маму». У жены начались командировки в Москву, на съемки. По три, по пять дней в неделю. Федор с крутящейся волчком под ногами Вероникой пропадал в мастерской. «Скучаешь по маме, аранель?» Отвечала с безжалостной прямотой шестилетки: «Нет!» – и утопывала ломать что-то очередное интересное. Или отвлекать Станислава Ильича. Любила старика до невозможности. Бородатый нянь.
В отличие от дочери, Федор скучал. К тому же без Мейв дом медленно, но неотвратимо терял тепло. В холодильнике мерзли полуфабрикаты. Поутру из раковины укоризненно смотрели вчерашние чашки. Недошитый, набок завалившийся зайчик тосковал на диване. Плинтусы затянуло
