Тата - Валери Перрен
– Что еще ты о нем знаешь?
– Сегодня утром прочел его криминальное досье. Из цирка он ушел в 1970-м. Потом занимался много чем, в том числе работал грузчиком в Лионском регионе. У него есть дочь, которую он разыскивает много лет.
У меня холодеет кровь, останавливается дыхание. Снова начинается, я «уплываю», как в мэрии Флюме. Прерываю разговор с Полем. Что со мной?
Меня «будит» звонок телефона. Поль. Я отвечаю с трудом, после третьего звонка. Спрашиваю:
– Как ты узнал?
– Что именно?
– О дочери. Что он ее ищет.
– Ты уверена, что с тобой все в порядке?
– Перегрелась.
– Тепловой удар в ноябре?
Я молчу. Поль не настаивает.
– Рассказал сокамерник из Френа. Судковски – умная бестия. Никому не доверяет, душу не изливает, но, если верить стукачу, часто говорил о дочери, изображал безутешного отца, которого предала дочь.
Я не способна вымолвить ни слова. Рот пересох, горло перехватило. Собираюсь с силами и выдыхаю в трубку, что его дочь – женщина, умершая в Гёньоне и похороненная вместо моей тети на городском кладбище.
– История и правда гнилая. Приеду, чтобы разобраться. Ты надолго там задержишься?
– Дней на двенадцать. Потом уеду в Лион на тетины похороны, там встречусь с Аной. Она на Маврикии с отцом и…
Поль выдерживает паузу.
– Я в Юрматте. Хочу дождаться результатов обыска у Соша. Жди меня. Кто ведет дело в Гё… Как он там называется, твой город?
– Гёньон. А дело ведет капитан жандармерии Рампен. Сирил Рампен.
– Ты должна рассказать мне все, что знаешь, все, что тебе стало известно с момента приезда. Этого социопата нельзя оставлять на свободе.
– Кое-чего я все-таки не понимаю, Поль. Убийце больше восьмидесяти лет, как он может до сих пор представлять опасность для окружающих?
– У ненависти и безумия нет возраста, шеф.
* * *
– Что у тебя с лицом?
Льес сидит у окна, Натали рядом с ним. В большом светлом зале ресторана очень вкусно пахнет. Я рада их видеть, целую каждого из друзей и устраиваюсь за столом.
– Простите за опоздание.
– Да ладно тебе… Я описывал Нат мою встречу с Линой. Позвал ее, потому что… Я должен тебе что-то сказать… Но… сначала послушаем тебя. Почему у тебя такое… жеваное лицо?
Я вздыхаю и улыбаюсь, чтобы не разрыдаться. Странно, но я счастлива – сама не знаю почему. Хочу быть только здесь, в ресторане, в Гёньоне, с ними. Даже не с Пьером и не в Америке или где-нибудь еще. Хочу быть здесь и сейчас, понять, что заставляло мою тетю до самоотречения защищать другую женщину. А после обеда снова слушать рассказ Колетт о том, чем закончился день рождения Эме Шовеля. Я не смогу отблагодарить ее за бесценный подарок, исповедь на магнитофонной пленке.
– Ладно, день начался с развеивания в шесть часов утра праха Колетт на стадионе «Жан-Лавиль»… Было жутко холодно… Потом я отправилась к Луи Бертеолю – он вернулся! Аллилуйя! Такого нарассказывал… поговорила с моим приятелем комиссаром с Орфевр, 36. С набережной Орфевр, как говорят в кино. Он приедет сюда так быстро, как сможет, потому что отец Бланш, женщины, которая уже три года лежит в могиле Колетт, тот еще чокнутый убийца и его ищет вся французская полиция!
– Полный улет! – восклицает Натали.
У Льеса даже слов не находится.
Официантка с длинной косой, закатывающая глаза на каждую просьбу клиента, кладет на столик меню.
– Желаете аперитивы, дамы-господа?
– Водку безо льда, пожалуйста, – говорю я, и мы с Нат испуганно смотрим на Льеса. Он в ответ хохочет.
– Спокойно, девочки, я в порядке! «Швепс», пожалуйста.
Официантка готова хлопнуться в обморок – у нее нет «Швепса»!
– Тогда чай со льдом.
Девица записывает, сообщив, что должна уточнить, «в наличии ли напиток».
– Сойдет просто вода, – говорю я, мысленно подмигнув Колетт.
– С газом или без?
– Без. В бутылке, переливать не нужно, – уточняет Натали.
– Хочу есть! – заявляю я. – Умираю с голоду.
– Я тоже, – весело подхватывает Льес.
– Что ты собирался мне сказать?
* * *
Родители Льеса не знали, что их сын зависимый. Или притворялись, что не знают. Он всегда «травился» тайно. По вечерам, ночью, в темноте, в выходные, при закрытых ставнях. Его мать говорила: «У него чувствительный желудок. Он хрупкий мальчик». Отец называл его добрым, сильным и благородным, ведь он остался в Гёньоне, чтобы «заботиться о стариках». Родители продали бакалейный магазин и остались жить в доме, где поселились в 1964 году, когда приехали во Францию. У Льеса две сестры: старшая Фатиха и младшая Зейя. Первая – пилот гражданской авиации, вторая – адвокат. Обе – гордость семьи и во Франции, и в Алжире. Девушки блестяще учились, получали стипендии, Льес с трудом перебрался в старшую школу, ненавидел уроки и ни черта не делал. Сестры усердно занимались, Льеса интересовал только футбольный мяч. Потом он бросил и футбол.
«Это ужасная ошибка, парень, – сокрушался тренер. – Ты мог бы далеко пойти, выбиться в профессионалы». – «Нет, тренер, не мог бы. Посмотрите на меня – я и шевелюсь-то с трудом». Льес внушал всем вокруг и – главное – себе:
Мои провода полетели,
Что-то внутри коротнуло…
Оцепеневшее сердце глухо
К крикам продавца мороженого[43].
Карьеру он сделал на заводе, по разным направлениям. Его старшая сестра летает из Парижа в Нью-Йорк, он делает нержавейку. В шестнадцать лет Льес снимал двухкомнатную квартиру вместе с товарищем и спокойно напивался после работы.
Его сестра Фатиха замужем. Став дядей, он был счастлив, как слон, но очень скоро зациклился почти до безумия. Перестал спать. То и дело звонил сестре, интересовался, как Сохан, терзал вопросами: «С кем ты его оставляешь? Кто эта нянька? Она замужем? У нее есть сыновья? Какого возраста? Ты в ней уверена? Он никогда не остается один? Уверена? Он здоров? Никаких отклонений? Ты следишь? Что?! Ты безответственная мать!» В конце концов она перестала отвечать на звонки. Потому что не знала, не могла понять. Никто не мог. Льес не рассказал о том, что с ним случилось, ни сестрам, ни родителям. Очень долго в курсе была только Натали.
В прошлом году она уговорила Льеса отправиться в отпуск. «Поедем в Ниццу! Устроим себе роскошную жизнь!» В Старом городе они снимали студию с видом на море. Ели пиццу, горячие сэндвичи, покупали солнечные очки, теряли их, приобретали лавандовые саше и открытки (которые никому не посылали), купались. Идеальное клише. Полное
