Бледные - Гектор Шульц
– Король должен блистать на балу. Даже если бал проходит на самом дне Ада, – ответил Макс. – Ну, готовы?
– Скажу «да», значит, совру, – буркнула Вася, в сотый раз проверяя свою гитару. Гример постарался выделить ее большие глаза, и сейчас перепуганная Вася напоминала мне не менее перепуганную совушку.
– Выше нос. Это наш вечер, – кивнул Макс. – Насладитесь им сполна, пока угли нашего костра еще рдеют.
– Ты опять вмазался? – мрачно спросила Настя, но Макс мотнул головой и улыбнулся.
– Нет, солнце. Сегодня я чист, как трубочист после стирки. А что будет дальше… поживем-увидим.
Всегда волнительно выходить на сцену. Тот, кто скажет, что после пятого, десятого или пятидесятого раза страх уходит, безбожно соврет. Все волнуются. И начинающие артисты, и те, кто собирает стадионы. К счастью, у нас был Макс, ледяная уверенность которого, постепенно передавалась и нам.
Он вышел на сцену твердой походкой, благосклонно улыбнулся, услышав приветственные крики толпы, а потом пригласил на сцену нас. И лишь после того, как мы заняли свои места, подошел к микрофону.
– Насладитесь этой ночью, – мягко произнес он. И добавил уже знакомым нам глубоким и вибрирующим голосом. – Ибо ночь вечна.
– Меня чуть на кусочки не порвали, когда диски закончились! – пожаловалась Вика после выступления, когда мы собрались в пустом уже зале возле барной стойки, чтобы выпить и прийти в себя. – Чего вы так мало-то напечатали?
– На сколько денег хватило, – пожал плечами Макс, поцеживая пиво. Он мотнул головой, когда Вика протянула ему пачку налика, и кивнул в нашу сторону. – Не. Это им. Как уже говорил, это подарок.
– Ну, брат, ты выдал, – широко улыбнулся Колумб, хлопая Макса по спине. – Да, блядь, все выдали. Когда Яр начал на скрипке в конце играть, там бабы аж из трусов выпрыгивали.
– Правда? – глупо спросил я и покраснел, увидев ехидные улыбки друзей.
– Васька тоже молодца. Нервничала поначалу, а потом ворвалась, – добавила Настя. – Ну, если это не заявка на победу, то я хуй знает, что это вообще тогда было.
– Все молодцы. Все, – поправил ее Макс. – И этот концерт запомнят.
– Угу. Еще скажи, что локти будут кусать те, кто пропустил?
– И это тоже, – кивнул он. – В любом случае, отыграли мы охуенно.
– Если ты ща скажешь, что я лажал, я тебе каждый рудимент на ебале отыграю, – предупредил открывшего рот Славика Андрей. Розанов предупреждение понял прекрасно и захлопнул рот с громким стуком, спровоцировав новый взрыв смеха.
– Не, не. Я что хотел сказать… Выступление многое показало. Что неформалам понравилась наша музыка, что диски хорошо продаются… Надо альбом в журналы отправить, – забормотал Славик. – Лейблам тоже. В «Nuclear blast», «Spinefarm», «Irond».
– Не порть прекрасную ночь своей меркантильностью, – скривился Макс, положив руку Славику на плечо. – Хуль ты начал-то? Не все ж от денег зависит, Слав. Душа важнее. Вон как вам хлопали. А ты про деньги. Тьфу…
– Так, старый панк разворчался, – улыбнулся Шакал, ставя перед Максом новую бутылку пива. – Давай лучше выпьем, брат.
– Давай. Вот это дело, а деньги… деньги – грязь, – кивнул тот и, обведя нас долгим, внимательным взглядом, как-то грустно улыбнулся. – Но все же… Люблю вас. Знайте это.
– А уж мы-то как тебя любим, – сварливо ответила Настя. – Порой придушить готовы от любви энтой. Выпьем!
– Выпьем! – загалдели все, поднимая вверх алкоголь. Бутылки, бокалы и стаканы хрустально зазвенели, сталкиваясь друг с другом. – Пусть эта ночь длится ВЕЧНО!
Понятное дело, что никакая ночь не может длиться вечно. Ее всегда сменит утро. В наших жизнях тоже наступило утро, только вот облака оказались окрашены в темно-бордовые цвета. Никто не знал, почему, когда ехал с улыбкой в студию на очередную репетицию. В голове Славика вовсю крутились бизнес-процессы – куда отправить альбом, как связаться с лейблами и подписать контракт, по какой цене выставить новую партию дисков в «Черном солнце». Порой они сменялись на творческие – витали обрывки будущих мелодий, части сложных пьес и коротких импровизаций. Славик не мог иначе и, пока все отходили от концерта, он думал, прикидывал и записывал идеи в свою тетрадь, чтобы потом поделиться всем этим с нами.
Я же просто задумчиво пялился в окно трамвая, который вез меня в Окурок, к дому культуры, в подвале которого проходили наши репетиции и был записан наш альбом. А за окном царила золотая осень – мягкая, еще теплая и влажная. Скоро она превратится в осень колючую и мрачную, но пока осень все еще хранит яркие цвета лета.
В студии меня уже ждали друзья. Вася настраивала гитару, подключив ее к тюнеру. Андрей разминал руки, сидя за установкой. Славик возился с синтезатором и порой заглядывал в тетрадь. Мирно гудел холодильник в углу и неспешно тикали часы на стене. Скрипнула дверь, впуская Настю и Шакала. Правда одного взгляда на них нам хватило, чтобы понять, что что-то случилось.
– Ребят! – взволнованно произнесла Настя, замерев на пороге. Позади нее мрачной, тощей тенью замер Шакал.
– Фу, блядь. Напугала, – ругнулся Андрей, откладывая палочки в сторону. – Чо случилось?
– Ребят, – жалобно повторила она и, скривившись, заплакала. – Макс умер.
После этих слов в студии наступила зловещая тишина. Мы недоуменно смотрели друг на друга, переводили взгляды на Настю и на Шакала. Тетрадка выпала из ослабевших рук Славика. Охнув, села на диван Вася. И мрачно покачал головой Андрей.
– Что? – тихо переспросил я, вцепившись побелевшими пальцами в гриф своей гитары.
– В окно шагнул вчера, – ответил мне Шакал, обнимая плачущую Настю. – Наглухо, брат.
– Да как так… – пробормотала Вася. Ее губы дрожали, а в глазах блеснули слезы.
– Он не мог, – помотал я головой. – Не мог так сделать.
– Его нет, Яр. Нет, – повторил Шакал. Через секунду тишину разорвал наш крик.
Макса похоронили через пять дней, и проводить его пришли многие. Друзья, знакомые, коллеги. Но не я. Вместо этого, я собрался утром и поехал в студию, где и просидел весь день бессмысленно пялясь в стену и бренча гаммы на гитаре. Правда, когда я посмотрел на стол и увидел в нем окурок сигареты, то не смог сдержать слез. Потому что такие сигареты курил только Макс.
Слезы катились по моим щекам ручьем, впитывались в водолазку, падали на дрожащие руки и на гриф гитары. Слезы превратились в истерику, когда я, неожиданно для себя самого, заорал. Заорал от боли, обдирая горло в кровь. Но эта боль не приносила облегчения. Только новую боль. А мой крик… нет, это был не крик. Это был вой.
