Детство: биография места - Харри Юджин Крюс

— Нам над поймать этохо ястреба, — сказала она. — А то никто из нас не отведает этих цыплят. — Она посмотрела на меня и подмигнула здоровым глазом. — Завтра мы с тобой зададим этому жентльмену.

Мистер Уиллис сказал:

— Не верю, шо здесь есть ружье.

— Оно мне и не нушно, — сказала бабушка Хэйзелтон, поворачиваясь, чтобы начать долгий и медленный путь обратно к креслу-качалке.

Она разбудила меня ранним утром.

— Нам луш побыстрее приготовить завтрак этому ястребу, — сказала она.

Я встал с кровати и, все еще в ночной рубашке, ждал, пока она дойдет по коридору к двери на задний двор. Она позволила мне помочь ей спуститься по трем деревянным ступенькам, и это единственная помощь, которую она приняла. Мы вернулись к садку и остановились, глядя внутрь.

Куры, как всем известно, — каннибалы. Появись на цыпленке хоть капелька крови, другие цыплята съедят его заживо.

— Дай мне вот этохо, — сказала она, показывая пальцем. — Ехо уже наполовину сожрали.

Я достал его. Ободранного, практически лишенного перьев, с надорванным крылом. Она взяла цыпленка в свои старые мягкие руки с пятнами печеночного цвета и большим пальцем нежно гладила по голове, пока тот не успокоился. Затем бабушка открыла одну из своих табакерок, и я увидел, что она на четверть наполнена мышьяком. Спокойно и очень осторожно она посыпала голову и ободранную шею цыпленка, следя, чтобы яд не попал ему в глаза.

Она передала его мне.

— Отпусти его там, у забора. Возможно придется связать ехо веревкой, которую сможет порвать ястреб.

Однако цыпленок остался там, где я его выпустил; другие цыплята в садке слишком жестоко издевались над ним, чтобы у него осталось желание прогуляться. Вскоре — все еще ранним утром — ястреб низко пролетел над забором, распушив красный хвост и вытянув когти. С первого раза он схватил сидящего в пыли отравленного цыпленка. Цыпленок не издал ни звука, когда его унесли. Моя нежная парализованная бабушка с удовлетворением наблюдала за происходящим. Ястреб блестел на дереве у опушки леса, и я отчетливо видел, как он разрывает цыпленка на ветке.

Я любил старушку за все, что она мне показывала и рассказывала, но пришло время, когда она помешала мне иметь желаемое, и я показал свое истинное лицо маленького мальчика. Маме надо было съездить в Уэйкросс, дорога занимала всю ночь. Мистер Уиллис же воспользовался возможностью, чтобы посетить своих знакомых в округе Джефф-Дейвис. Так что нам с братом оставалось присматривать за бабушкой и заниматься делами по дому. Мама приготовила нам немного еды и оставила ее в шкафу, а затем поехала в город, где смогла сесть на автобус до Уэйкросса. Она велела нам убраться после обеда — вымыть посуду, поставить еду в печь — и, самое главное, не оставлять ложку в подливке.

— Оставишь ложку, и подливка точно испортится. Будет на вкус как железяка.

Вскоре она поймала попутку, и в тот первый день все шло хорошо, пока ближе к закату не приехал Рэй на муле. Рэй был другом моего брата и жил на соседней ферме. Он собирался сходить к ручью за сомом и хотел, чтобы мы пошли с ним. Мой брат без раздумий согласился, и я, естественно, тоже. Но была проблема. Бабушка. Я сказал ей, что все будет хорошо. Она сказала, что не будет.

— Мне страшно, — сказала она. — Не оставляй меня здесь одну.

— Тебе надо остаться, — сказал мне брат.

А кому еще? Я был самым младшим, и если кому-то надо оставаться дома и заниматься чем-то унылым и скучным, например, присматривать за старой парализованной женщиной, то только мне.

— Я не хочу, — сказал я.

— Она напугана, — сказал он.

— Скажи, что ты не боишься, — сказал я бабушке. — Если не скажешь, они заставят меня остаться.

— Мне страшно, — сказала она. Они заставили меня остаться.

Они заставили меня остаться, но как только они ушли, я начал запирать дом, каждую дверь, каждое окно.

— Что ты делаешь, сынок?

Я вошел в маленькую комнату, где лежала бабушка и где в углу стояла моя узкая кровать. Уже начинало темнеть. Это был один из тех жарких дней, которые бывают в округе Бейкон в конце сентября, как раз перед началом осенней прохлады.

— Я все запер, — сказал я. — Там, в темноте, так много ужасов, ни за что не узнаешь, какой сюда полезет, шоб напасть на нас.

Ее старые, выцветшие голубые глаза пристально смотрели на меня в свете керосиновой лампы, которую я зажег на столике возле ее кровати. Она неуверенно улыбнулась.

— Ах, сынок, — сказала она.

В комнате было тесно, жарко и пахло пылью. Печеночные пятна на ее коже цвета слоновой кости почернели, а на тонких синих висках выступил пот.

— Пожалуйста, сынок, пожалуйста, немного воздуха, — сказала она. — Можно хотя б одно окошечко?

— Думаю, нам луш держать окошечки на замке, — сказал я, — шоб страшно не было.

Я заставил потеть милую старушку, запертую в этой парилке, пока примерно через четыре часа не вернулся мой брат. Ему сразу захотелось узнать, что происходит. Я рассказал ему. Он, всегда будучи гораздо мягче и порядочнее меня, не одобрил такую затею.

— Ох, пацан, и влетит же тебе под хвост, когда мама вернется домой.

Я знал это, когда начинал закрывать все окна в доме. Мы оба полагали, что бабушка сдаст меня, и, возможно, она бы так и поступила, не сложись все иначе.

Когда на следующий день мама вернулась домой и пошла на кухню, первое, что она увидела, была соусница. В ней лежала ложка. Мы с братом последовали за ней и увидели ложку в тот же самый момент. Мы оба как будто стали меньше ростом, желая провалиться сквозь землю. Бабушка сидела в кресле между задней дверью и дровяной печью и за всем наблюдала.

Мама медленно отвернулась от шкафа, сверкая глазами, и сказала спокойным, ровным, ужасным голосом:

— Вы — два самых жалких мальца, когда-либо высиравших что-то из задницы.

Кожа над моим сердцем похолодела, я уже чувствовал, как колени-тиски сжимают мою голову. Но угроза миновала.

— Эти мальчики вели себя так хорошо, как только мохли, — сказала бабушка. — Они очень заботились обо мне, — она