Суп без фрикаделек - Татьяна Леонтьева
А однажды я перевезла на «Звёздную» все вещи. Все.
Пришла к Мише и сказала:
– Не могу больше. Ясно?
И заревела.
Вы когда-нибудь кого-нибудь бросали? По-моему, нет ничего ужаснее.
Миша посмотрел на меня и сказал:
– Ну что ж.
И помог донести какие-то пакеты до метро.
Мы шли как-то не в такт, я то забегала вперёд, то отставала. И всё приговаривала:
– Ну мы с тобой обязательно будем общаться. Я тебе буду помогать. Ты мне звони, если что, ага? Я тебя совсем-то не брошу, Ласточка. Мы же будем дружить.
На прощание Миша поцеловал меня в щеку.
Двое суток я пролежала на «Звёздной» лицом к стене. Потом взбодрилась. Миша позади! Больше никто меня не обидит! Никто не будет спрашивать меня: «Таня! У тебя мозг есть?» Никто не пошлёт меня три раза за добавкой. Никто не будет разговаривать по ночам с телевизором. Вот так! Всё! С этим покончено!
Но я глубоко заблуждалась. Великое Преодоление Миши только начиналось. Перевезённые вещи мало что меняли.
Я крутила какие-то романы, но однажды утром обнаруживала себя на исходной позиции: у Миши под картой мира.
Миша радовался. Он говорил:
– Ну вот. И зачем уходить надо было. Ты же всё равно от меня никуда не денешься.
Дудки, думала я. Ещё как денусь!
Я старательно закатывала камень в гору, я отмечала в календаре дни моего непосещения и воздержания. Иногда я ставила полугодовые рекорды. Но в один прекрасный вечер камень срывался и с грохотом летел к основанию горы. Я спускалась и начинала всё заново.
Леля спрашивала меня про Мишу. Я как будто рассеянно переспрашивала:
– Миша?.. Ой, да я его уже несколько месяцев не видела… Не знаю даже, как он…
Иногда в этот момент он звонил пьяный и говорил что-нибудь неприятное. Например, что он меня никогда не любил. Я небрежно что-то отвечала, как будто мне решительно всё равно. Или даже смеялась, как будто это всё меня забавляет. И вдруг откуда-то из утробы поднималась дрожь и накрывала меня с головой.
Леля смотрела с недоверием.
В этом-то и было дело. Миша по-прежнему с полпинка мог вывести меня из равновесия.
Например, однажды он обозвал меня мартыше-образной. Я позвонила Люсе и сказала:
– И с этим человеком я прожила три года! Прикинь!
Люся сказала:
– Мартышеобразная? В этом что-то есть. Какая-то поэзия…
Я рвала и метала. Мне казалось, что мартышеобразность перечёркивает все светлые моменты нашей совместной биографии. А они были, эти светлые моменты. И вот что они значат после этого? Мартышеобразная… Неужели я похожа на обезьяну? Мне вспомнилась моя тётя. В детстве она меня называла Мартышкой. Я и не думала обижаться. По-моему, Зайчик, Котик или Ласточка в этом смысле ничуть не лучше Мартышки. Тётя меня любила. А Миша?
Я с подозрением рассматривала себя в зеркале.
В другой раз он подарил мне на день рождения мешок гнилых орехов. Соседка отдала, наверное. Хотела выбросить, а потом подумала: может, там ещё какие целые завалялись? Орлов расщёлкает и найдёт.
Я колола орехи молотком один за другим, и все они оказывались пустыми или гнилыми. В одном скучал червячок. Я сидела на полу среди скорлупок и рыдала от собственной убогости.
А потом Миша выкинул Довлатова. Позвонил и сказал:
– Я выкинул Довлатова.
– Зачем? – опешила я.
– Он мне надоел, – ответил Миша и сбросил вызов.
Я посидела какое-то время в отупении. Этого Довлатова я собирала по одному тому. Работала тогда в «Буквоеде» и отложила это собрание для себя. Не могла купить сразу все четыре тома. Я покупала по книге в месяц и уложилась аккурат к Мишиному дню рождения. То-то Ласточка обрадуется.
А Ласточка спустя три года пошла и выкинула Довлатова на помойку.
Я перезвонила и сказала:
– Миша. Я покупала этого Довлатова на последние деньги. Я копила на него несколько месяцев.
– Я решил… что он не очень хороший писатель.
– Ну почему ты не отнёс его в библиотеку? Не отдал мне? Как можно вообще выбросить книгу? И зачем ты мне об этом сообщаешь, а?
– Да так… подумал, ты должна знать… – задумчиво говорил Миша.
Я не замечала, как начинала трястись.
Я выдавливала из себя Мишу по капле. Я не ходила к нему. Не звонила. Не давала денег на пиво. В конце концов я с Мишей развелась. Время шло. И вот наступил такой момент, когда я вздохнула и поняла: Миша меня совершенно не волнует. Ну абсолютно. Я проводила эксперименты. Я говорила себе: «Миша». И ничто, ну ничто во мне не шевелилось. Я говорила себе: «Пьяный Миша». Прислушивалась – тихо. «Пьяный Миша говорит мне что-нибудь неприятное».
Ничто не нарушало моего вселенского спокойствия.
Миша не вышел на исправительные работы.
И тогда его отправили в колонию. На три месяца. Я навестила его дважды. Один раз с Серёжей, а второй раз со Светкой Бабуриной.
Светка гостила у меня в новогодние праздники. Каждый день мы обещали друг другу, что встанем рано и обязательно отправимся к Мише. Всё-таки Миша наш общий друг, и он попал в беду. Надо же его навестить. Но вечером мы шли в какое-нибудь питейное заведение или в кино и спать ложились к утру. Поездка откладывалась со дня на день.
Я обзвонила всех Мишиных друзей и спросила, не хотят ли они что-нибудь передать. Никто не хотел. Только Ева с Джамбула вручила мне увесистый свёрток. В пакете были колбаса, шоколад и даже перепелиные яйца.
– Миша любит, – сказала Ева.
Мы с Бабуриной выгрузили всё содержимое моего холодильника. Сыр, конфеты, помидоры… И с этими баулами отправились в путь.
Встали мы со Светкой всё равно не очень рано. В метро стали с тревогой посматривать друг на друга. А ну как опоздаем? Светка достала из сумочки айпад и быстренько потыкала в экран пальчиком.
– Танечкин, у нас семь минут.
Мы выскочили из вагона, как десантники. Расталкивая людей, побежали по эскалатору. Вверх. Это не самое простое занятие. Через несколько секунд мы уже задыхались. У меня взмокли спина и шея.
– Стой, – просипела я.
Светка молчала, опираясь ладонями о колени. Видимо, экономила силы. На лице у неё проступали красные пятна.
У кассы мы обе заголосили:
– Пожалуйста! Пропустите! На отходящую опаздываем.
Мы уложились в шесть минут. В электричке я вытерла пот и провозгласила:
– Мы сделали это,
